Шестеро вышли в путь
Шрифт:
— Запомню, — шепчет Николай Третий.
— И еще скажи им, — шепчет Ольга, — что Булатов вздор, что все чепуха, что я только их люблю, что либо мы с ними спасемся, либо мы с ними погибнем. И Васе особо это же самое передай.
— Да они знают, они ж ничего и не думают, они же знаешь какие ребята! — задыхается от волнения Колька маленький — доверчивая душа. — Ты про них и не сомневайся.
— Тихо! — шепчет Ольга, чувствуя, что кто-то стоит за спиной.
И не торопясь поворачивается. Да, в двух шагах за нею улыбается всевидящий
— Малинку ищете, барышня? — спрашивает он, — Рано еще, не созрела.
— Созреет, — спокойно говорит Ольга, не торопясь переходит поляну и входит в дом.
И вслед за ней входит в дом Миловидов. Он входит и оглядывает всех тяжелым подозрительным взглядом.
— О чем разговаривали? — спрашивает он.
— О том, что не о чем тебе с босяками болтать, — говорит Катайков. — Они на мякине тебя проведут.
— Как знать, как знать... — говорит Миловидов. Долго молчит и вдруг спрашивает: — Скажи, Катайков, что с нами будет?
— Через неделю, — пожимает Катайков плечами, — сойдешь с корабля и гуляй по Европе.
— А почему их расстрелять нельзя? — раздумывает вслух Миловидов. — Все равно же в Европу...
— Да ведь до Европы еще добираться, — говорит Катайков и искоса поглядывает на Миловидова. — Да, впрочем, расстреливай, только, смотри, убивать, так всех.
— Решено, — говорит полковник и, высунувшись в окно, зовет: — Отец Елисей!
Все молчат. Ольга мучительно думает, что делать. Монах входит с обычным своим деловым видом, садится и вытирает со лба пот.
— Чего тебе?
— Отец Елисей, — говорит Миловидов, — исповедуй комсомольцев — расстреливать будем.
Монах секунду смотрит на Миловидова и отводит глаза.
— Исповедать недолго, — говорит он. — Чего это ты вдруг решил?
— Все равно убегать! — Миловидов ударяет по столу кулаком. — Все равно не найдет никто! Кто узнает, куда мальчишки делись! Заплутали в лесу, медведь задрал или утонули в болоте. Мы их в болото и покидаем. Кто их там, к черту, найдет...
— Один-то сбежал, — говорит монах. — Доложит небось начальству, какой их медведь задрал.
— Ерунда! — ударяет Миловидов кулаком по столу. — Пока до начальства доберется, мы в Малошуйке будем. Пусть глядят, как белеет парус одинокий.
— А в солдатах уверен? — спрашивает монах.
— Как псы преданы, — хмуро отвечает полковник.
— Врешь, — так же хмуро говорит монах. — Мне голову не морочь.
— Сам расстреляю, — говорит полковник.
— А солдаты промолчат? — спрашивает монах.
— Откуда я знаю! — орет полковник. — Ты хозяин над душами, поп полковой. Уговори, благослови, помолись — твое дело!
— Ты командуешь, — говорит отец Елисей. — На меня не вали. Решай, полковник!
— Мы с Булатовым вдвоем, — говорит полковник. — Пусть и он ответ несет, а то почему у него руки чистые? Может, он предать меня хочет, почем я знаю!.. Пойдешь расстреливать? — в упор спрашивает он Булатова. — Или боишься руки запачкать?
— Ничего не боюсь, —
— Пошли! — говорит Миловидов.
Он идет к выходу, но его окликает отец Елисей:
— Подожди, полковник. Пока, слава богу, наши олухи не взбунтовались и даже мальчишку выдали. Но лучше не чиркай спичкой — бочка с порохом рядом.
Полковник дышит, широко раздувая ноздри, и неизвестно, что он скажет или сделает, обезумев от ярости, спирта и тоски.
— Значит, выхода нет? — говорит он задыхаясь. — Мы в ловушке? — И вдруг в ярости кричит на Булатова: — Это ты, дурак чертов, мальчишек на нас навел! Все предатели, всех застрелю!
Он выхватывает браунинг из кобуры, и одновременно выхватывают браунинги Булатов и Катайков, и отец Елисей не торопясь достает из-под рясы большой, тяжелый кольт.
— Ну что ж, — говорит он очень спокойно. — Будем палить друг в друга. Дело хорошее.
Миловидов кладет браунинг в кобуру; прячут оружие и остальные.
Монах, не вставая с места, смотрит в окно.
— Вон солдатик понес кашу пленным, — говорит он. — А кто его знает, о чем они говорить будут. Молодые люди эти всю Россию уговорили — вдруг да и твоих дурней уговорят?
— Все неверно. Всюду опасность, — говорит Миловидов. — Я боюсь, ужасно боюсь! Надо в Европу скорей, да ведь черт его знает, что там, в Европе? И как доберешься? Вдруг да подстрелят? Вдруг на пути перехватят? С ума ведь сойдешь! Отчаяние! Я так хочу жить, как никогда раньше не хотел! Шесть лет сижу здесь, в лесу, все думаю: когда-нибудь поживу еще! Шесть лет не живу, чтобы потом пожить. И вдруг не удастся? Тут-то вдруг и сорвется, когда два шага осталось. Голова кругом идет... Все как во сне. Надо проснуться. А как проснуться? Боязно! Шесть лет я боюсь проснуться...
Он уронил на стол голову и зарыдал. Рыдал, всхлипывая, стонал и головой ударялся о стол.
— Вот беда с ним какая, — спокойно сказал монах.
Подошел к углу, где стояло ведро с водой, взял его и плеснул на полковника. Полковник сразу затих. Вода стекала с его волос. Плечи иногда еще слабо вздрагивали.
— Рассудим спокойно, — заговорил Катайков. — Патетюрин сбежал. В хорошем случае ему до Пудожа добираться три дня. Да от Пудожа милиция будет три дня идти. Ну, пять дней считайте. А мы через пять дней парус поднимем. Так что вы, полковник, зря нервничаете.
— Интересно узнать... — сказал Булатов.
— Подождите! — оборвал его Катайков. — Теперь насчет мальчишек. Ничего они такого не знают про нас. Пусть себе сидят запертые или выбираются сами, когда мы уйдем.
— Интересно узнать, — повторил Булатов, — какое у мальчишек настроение. Дайте я схожу разведаю.
Миловидов поднял голову и руками с силой провел по лицу. Он опять казался спокойным, и его невыразительные глаза быстро оглядели всех сидящих за столом.
— Ну что ж, — сказал он. — Сходите, прапор.