Шестеро вышли в путь
Шрифт:
— Побожись! — сказал он.
Харбов покраснел, бросил на нас смущенный взгляд, тоже перекрестился, как Силкин, и сказал:
— Вот тебе крест святой, пусть меня бог разразит на этом самом месте!
Бородач улыбнулся и почесал затылок.
— Как узнаешь... — проговорил он задумчиво. — Больно много обманывают.
В это время очнулся дядька. Он был в странном состоянии: то приходил в себя и будто все понимал, то опять впадал в забытье и бормотал несуразицу. Сейчас он поднялся, огляделся и, увидя бородача, оживился ужасно.
— От-откуда? —
— Архангельской губернии, — сказал бородач.
— Так, так, — кивнул дядька. — Лошадь имел? (Бородач мотнул головой.) А корову?
— Была корова, — сказал бородач.
— Как же пахал? — спросил дядька.
— Давали лошадь, — хмуро ответил бородач.
— А что брали?
— Пятый пуд.
Дядька охнул и в ужасе закачал головой.
— Пятый пуд! — повторил он. — Ай-яй-яй! Двадцать процентов! Вот как безобразничали! Дети есть?
— Двое, — хмуро сказал бородач.
— Что ж ты дурака валяешь?! — осуждающе заговорил дядька. — Как же можно детей оставить? Разве они с хозяйством управятся? Совесть-то у тебя где? Баба небось замучилась. Землю наконец дали, лошадь имеешь возможность получить, а ты шалопутничаешь! Разве же это дело?
— Говорят, стреляют нашего брата, — хмуро повторил бородач.
— Да кто тебя, голодранца, стрелять будет? — обозлился дядька. — Кому ты, шантрапа, нужен? Жена бьется, дети без отца, земля зарастает, а он, понимаешь, баклуши бьет!
Бородач хмуро смотрел в землю и не отвечал. Дядька, кажется, собрался долго его срамить, но ворота чуть приоткрылись, в щель просунулась еще одна борода, и испуганный голос проговорил:
— Давай, Афоня, барин идет!
Первый бородач испугался и торопливо вышел за ворота.
— Вот тебе, Леша, и человекообразные! — сказал Харбов. — Ты, брат, верно оценил обстановку. Отлично они свой классовый интерес соображают.
— Так-то оно так, — сказал Тикачев, — а только интересно, что скажут ребята, если узнают, что секретарь укома крестился и клялся святым крестом.
— Простят, — смущенно сказал Харбов. Ему и в самом деле было неловко.
Ворота открылись, вошел Булатов.
Мы опешили. Его мы никак не ждали.
Булатов закрыл ворота и сел на чурбан, на котором раньше сидел Миловидов. Мисаилов достал газетку, махорку и стал не торопясь скручивать козью ножку.
— Может, закурите моего табачку? — спросил Булатов.
— Спасибо, — вежливо ответил Мисаилов, — я к своему привык.
Он завернул конец, оборвал его, сунул в рот и закурил.
— Мне поручено выяснить, — негромко сказал Булатов, — накормили ли вас и нет ли у вас пожеланий и просьб.
— Тьфу, ерунда какая! — буркнул Тикачев. — Чистый цирк!
— Помолчи, Леша, — сказал Харбов.
Булатов кинул взгляд на ворота и продолжал чуть тише:
— Наши личные отношения могут складываться как угодно, но я, как и вы, не знал, что попаду в эту страшную шайку. Давайте обсудим, что нам делать и как спасаться. — Чуть повысив голос, он закончил: — А что каша плохая, не взыщите.
— Чистый цирк! — повторил Тикачев.
Мы молчали. Молчал и Булатов, глядя на нас глубоко сидящими таинственными своими глазами. Дядька дергал бородку и, кажется, собирался разразиться монологом, но прежде него заговорил Сема Силкин.
— Знаете что, — сказал Сила, — если мы решим удирать, так и без вас справимся.
— Товарищ Харбов, — повернулся Булатов к Андрею, — я говорю серьезно.
— Сила прав, — задумчиво сказал Харбов. — Кто вас знает, Булатов... Сегодня вы Миловидова продали, завтра нас продадите. Кому вы нужны! Положиться-то на вас нельзя.
Булатов встал и громко закончил:
— Значит, жалоб пока нет. Так и передам.
— Вы за нас не беспокойтесь, — сказал Девятин, — мы-то выберемся. А вот у вас как бы неприятности не получилось...
Булатов, не отвечая, вышел.
— Вот черт! — бормотал дядька. — Помешал разговору. Я бы этому бородатому все доказал. Бедный же человек — понять должен. А тут этот влез... Нужны, понимаешь, его доносы!
Что-то громко треснуло наверху. Мы подняли голову. Одна из досок крыши медленно отходила. В расширявшуюся щель было видно ясное голубое небо. Потом в щели показалось лицо. Нам были видны только глаза и лоб. Зато мы сразу узнали голос, хотя человек говорил очень тихим шепотом.
— Как вы там? — спросил человек. — Патетюрин убег до деревни — верно, к завтрему людей приведет. А вы, если что нужно, скажите.
— Ты, Коля, гляди... не попасться бы, — сказал дядька.
— Не! Я, папка, не попадусь! Тут кусты во какие!
Глава девятнадцатая
РОМАН С ПОЛКОВНИКОМ
Как в тумане помнила Ольга приход в лагерь. Было утро. На полянке стояли строения, сложенные из темных от времени бревен. Обросшие бородами, длинноволосые люди, в лаптях и холщовых рубахах, суетились, встречая их. Странный маленький человечек в мундире приложил руку к фуражке и щелкнул каблуками. Ольгу провели в дом, разделенный перегородкой на две половины. У Ольги от усталости кружилась голова, и она с трудом поняла, что странный человечек предлагает ей сесть к столу. Она покачала головой. Ее повели в другую половину избы. Там стояла деревянная большая кровать. Ольга осталась одна в комнате, быстро стянула сапоги, легла на кровать и в ту же минуту заснула.
Спала она долго; металась, сама слышала, что разговаривает во сне. Иногда открывала глаза, но в комнате никого не было, и она засыпала снова. Кошмары ее не мучили. Наоборот, ей снилось хорошее: дом, отец, чайная чашка на плюшевой скатерти, пестрый попугай с брильянтовыми глазами. Попугай расправил крылья и быстро летел куда-то и, оглядываясь, подмигивал ей со значением. Потом она шла будто бы по лесу, и все было хорошо. Она проснулась радостная, но сразу вспомнила все, и на нее навалилась такая тоска, что она чуть не крикнула.