Шестой прыжок с кульбитом
Шрифт:
Авдеева спорить не стала:
— Логично. Жажда славы и всё такое. Нормальное человеческое желание, один из векторов развития эгоизма.
— А что движет официантом?
— Что? — живо заинтересовалась Лизавета.
— Официантом движет жажда наживы. Как вы справедливо заметили, у эгоизма много векторов. Ради корысти он кланяется и угождает.
Авдеева согласно хмыкнула, а Крахмал цапнул очередное печенье:
— Официант считает, что жизнь ему недодает. Поэтому суетится под клиентом. Лебезит, чтобы ловчее было обвешивать и обсчитывать.
— Интересный взгляд изнутри, — Авдеева
Заключенный пожал плечами:
— Обслуга — это особый мир. С давних времен, задолго до революции, повелось так, что подавальщики в трактире жалованья не получали. Так же, как и парильщики в бане.
— Хлебное место? — предположила Авдеева.
— Весьма. Чтоб на такую работу попасть, люди взятку совали. Зато потом неплохо жили тем, чем клиенты одаривали сверх счета. Правда, половину своих «чайных» денег обслуга должна была отдавать заместителю хозяина — «кусочнику».
Авдеева развернула конфету «Белочка»:
— Выходит, традиции сохранились и дожили до наших дней?
Крахмал кивнул:
— Именно так. Всю свою жизнь я провел в общепите. Начинал поваром, потом перешел в официанты. Немного поработал в буфете, и тогда уже, после десяти лет стажа, меня повысили до метрдотеля. И мы все воровали! У мэтра зарплата небольшая, сто рублей с хвостиком. Остальное давали официанты — в месяц выходило за тысячу. Не потому что я хотел воровать — таков порядок. Мне положено было получать тысячу, и я ее получал. Потом треть от этого я должен был отдавать наверх. Остальное, около семисот рублей, оставлял себе.
— Большие деньги, — пробормотала Авдеева.
— Поэтому у нас, торгашей, всегда есть деньги. Я ходил по лезвию ножа, но знал меру. Знал, сколько мне положено.
— Не помогло? — догадалась Лизавета.
— Взяли всех, — вздохнул Крахмал. — Вместе с шефом. Я тогда работал метром в «Центральном», и чувствовал беду. Знаете, душа болела. Как духота давит перед грозой, так и душа ныла. Каждое утро, когда раздавался стук на лестничной клетке, у меня екало сердце: это за мной!
— Опасная работа, полная риска, — если в голосе Авдеевой таилась ирония, то пряталась она глубоко. — Интересно, что вы делали с такими суммами?
— Ничего.
— Вас не испортили деньги? — прищурилась Лизавета. — Впрочем, можете не отвечать.
Крахмал решил отвечать. Только сначала хлебнул чая из стакана в мельхиоровом подстаканнике:
— Я давно не бедный человек. Вы знаете, деньги портят тех, кто их никогда не имел. А я всю жизнь жарил себе котлеты, и откладывал средства на черный день. Хрусталь, мебель и ковры купил сразу, на первые заработки, дальше тратить было некуда.
— Скоморохи с бубнами вас не прельщали? — догадалась Авдеева. — И шиковать под цыганские танцы в ваши планы не входило?
В это время стиль «лакшери», как символ успеха, у богемы уже сформировался. Успешные мужчины стремились к автомобилям «Мерседес» и часам «Ролекс», а их женщины — к ярким брильянтам, натуральным шелкам и болгарскому загару в стиле «курица-гриль». К примеру, Владимир Высоцкий менял иномарки как перчатки, одну за другой, а известный композитор Арно Бабаджанян рассекал по Москве на роскошном корабле «Imperial LeBaron».
Современное лакшери отличается незначительно. К «меринам» добавились «бугатти», а к брульянтам и шелкам — накаченные губы. Собственно, это все. Авдеева усмехнулась собственным мыслям, а между тем Крахмал продолжал откровения:
— Я скромный человек. Самое грустное в жизни — это когда люди с большими деньгами не могут свободно ими воспользоваться. Купить хорошую кооперативную квартиру или автомобиль «Волга» несложно, но тогда появятся вопросы у ОБХСС. Вы знаете, что первым делом делают милиционеры после ареста?
— Что?
— Они идут на дачный участок, потому что именно там закапывается самое ценное.
— А вы, значит, закопали не на дачном участке? — протянула Авдеева. — Или на необитаемом острове, и очень глубоко?
Крахмал насупился, а затем затолкал в рот очередной бублик. Разговор шел доверительный, однако у всякой откровенности есть предел.
— Можете не отвечать, — она развернула еще одну конфету.
А сама себе подумала:
— И вот с такими людьми здесь собрались строить коммунизм? Ага. Кто даст им чаевые, там, на финише социалистической стройки? А если даст, то зачем чаевые при коммунизме? Куда они будут их тратить в бесклассовом обществе, где все блага раздаются бесплатно? Нет, новый совершенный человек, о котором мечтал Максим Горький, еще не выращен. Он даже не родился, честно говоря.
Завершая мысль, она сделала вывод:
— Даже если дать им волю, такие люди не станут тратить деньги в силу природной бережливости. Им важен сам процесс зарабатывания денег, вот что увлекательно. А факт закопанных в саду банок греет душу, сердце и чувство гордости за себя. Точно так же, как у того музыканта, где аплодисменты повышают самооценку.
Но это все лирика. Общую картину и без этого разговора Лизавета представляла, интерес вызывали лишь детали. И анекдот о Рабиновиче, которому чекисты бесплатно вскопали огород, слышала. Гонения были всегда, но отлаженная веками система работала без сбоев. Руководители точек общепита собирали дань с персонала, и отправляли положенную долю наверх. Самая задрыпанная точка давала тресту ресторанов и столовых тысячу рублей в месяц. Оттуда ручейки, превратившись в реку, текли в министерство. И так дальше до самой вершины, вплоть до ЦК КПСС. Глухие слухи, не подтвержденные фактами, указывали на полноводный канал в сторону КГБ. Система орошения касалась и милиции, и исполкома, но это уже совсем мелкие детали. Одно слово: коррупция.
Массовые аресты ожидают эту братию лет через десять, если верить истории в той жизни. Тогда тысячи людей из пищевой цепочки оказались под следствием, а некоторые из них умерли странной смертью. Кто-то пропал без вести, а несколько слишком активных следователей скончались от инфаркта. Десять тысяч чиновников лишилось работы. И как вишенка на торте, показательно расстреляли директора Елисеевского гастронома. Акцию провели с широким освещение в средствах массовой информации, в назидание всем.