Шествовать. Прихватить рог…

Кокошко Юлия Михайловна

— Все-таки представляется курьером! — почти торжествовала быстроногая Мара. — И, как все здесь, грандиозно спешит. Принести только клятву, — спрашивала Мара, — или заодно что-нибудь еще? Упорствую во-вторых, что мы не одни. Летчик-налетчик, или кавалер числа сорок и дочурок — дебелых двадцаток, не вовсе проросший в общий план… ни косточкой не оступившийся в тридцать девять… С нами клубнеплоды и их круг: стена, прозрачность, идеалы, юпитеры. Наконец, захваченные вами взоры и тысяча биноклей на оси! А у рыночного местечка, где мы вышли друг на друга, в арсенале — продажность. И в-главных, — с неустрашимым отчаянием выкрикивала быстроногая Мара, — мое промедление отверзает — зловещее!

Драму, долину пепла! Но вы можете позвонить по телефону доверия и подарить сообщение — им.

— Вы тесновато толковали мои сады и мои охоты, — говорил темный охотник.

На груди выходящего из деревьев или над кратким схождением лент и шпаг колыхался рогатый отсвет нефритов и изумрудов, или нательный лист, или сам охотник смещался из окраинной позы — в другую провинциальную, и в этой Мара прочитывала меньше вязкости и запустения и удваивала беспокойство.

Темный охотник принюхивался, по склону После Весны шел газ неостывающей полыни, заточенной в шипящие серебристые трубки, в пачкающие грифели с голубой солью, и блажь вылощенных лунным блеском иных трав и дров, и подвалы почти тишины забывали снять стебли — с отыгранных звуковых дорожек и царапались, чиркали спичками, пощелкивали огнивами, словом — мерно зудели напоминаем о связке стебля и слуха или о близости стержней, каламов, воскресных и подлунных цикад — со стрекотом пламени.

— Но, даже свернув к великим задачам, капитан успевает предупредить о неотступном соблазняющем, — замечал темный охотник. — А я стараюсь оправдывать надежды капитанов. Шеф явно надеется, что я прельщу вас — новым дорожным направлением. Миссией, рвущей награды. В крайнем случае — подвигом самоотречения.

Сокрушенный царь с мешковатым оком, рыхлый кабинетный спесивец тяжело бежал по улице, оконфужен — мелкой клеткой на желтых брюках, трусливо мятущейся, и еще больше — собственной прытью, и уже не вмещал в себя длину вздохов, и, оглядываясь назад, задыхался и отплевывался, хоть никто не преследовал несчастного, разве — неизбежные силы… И пытался ускориться — до полнейшего исчезновения.

— Зачем вы торопитесь к старости, Быстроножка? Старое тело пахнет рыбами! — кричал спящий брат Сильвестр. — Вы видите, что на всякой поверхности произрастают глаза и уши? Согласен, дайте мне аудиенцию. И немедленно! Дело острое.

— Звучит уязвленный смех, — объявляла быстроногая Мара. — Барышнины нервы: опять самое светлое сошлось к предложению — уединиться?!

Недремлющий и могучий в ключице билборд, кряхтя, разворачивал косую сажень — от провисших в полете мостовых к быстроходным пешим и воспламенялся советами: «Расскажи все, что знаешь и думаешь, что знаешь. Открой рот там, где ты есть. Бросай слова не на ветер, а в телефон, подключенный к нашей компании. Говори, говори, говори!..»

— Допустим, — не останавливаясь, предполагала быстроногая Мара, — вопреки манифестам, я обожаю чужую тайну. Но зачем раскупоривать ее — сейчас, а не завтра? Или перекатить половину суток — и букет увянет? Так недостойное вечности — недостойно и моего внимания.

— А кто из нас поклянется, что возьмет дальнее фа в знаменитой фауст-октаве… точнее, покойно наблюдает себя — в завтрашнем дне? — едко вопрошал брат Сильвестр. — Рассматриваю намерение ускоренно выйти в завтра — предательством общего дела. Мы должны с шиком допровернуть наше сегодня!

— Дадите капитану аудиенцию — в пещере автомобиля, которым доставите его в пенат. Или в пароходство, на кручу морской дали… — предлагал темный охотник. — Вашу честь заслоняют адмиралы и корыстный земной возница, знаки дороги и воздушные

клетки с тремя птицами света.

— В режиме желтых подмигиваний… Я путешествую с надежными спутниками: с дымом или с исповедальной нотой! — объявляла Мара. — Хотя порой меня преследуют лимонные бабочки. Приветы ночных светофоров. Кстати о ночи — в пещерном автомобиле… в яслях, в вертепе. О тщете покрыть остатком моего желтого — заботливое препровождение в капитанство и в почтальонство — сначала зевнувшего символы дороги и осевшего гонца, а после — еще и известий. Супер-пуперных — в его сне. И легкого пути нам не обещают. Ночевать под разверстым небом, поститься, бороться с тягами — воздушных потоков, к прекрасному, порочных открытий, отгонять не наши донесения…

Далеко впереди как будто мелькал или бледнел и мнился пустынник, ненадежный в желтой панаме или в напяленной луне, и, не представлен газонокосилке, пускал пред собой деревенщину-косу и размеренно снимал с левого края — зеленую гамму и прикормленных: шалфейные и лавандовые, и менял цветовое решение, подпуская — прокосы недообитаемого седого и мерзловатый мышиный.

— А вдруг все же наметем часть пути — в вашем красноречивом ридикюле? — непринужденно спрашивал темный охотник. — Вложим в мятущее всю душу… Или вернее пошелушим фортуну в недрах капитана?

— Даже то, что мне снится, очень может лишить покоя — многих! — заявлял спящий брат Сильвестр. — Как вы знаете, все существующие известия уже произнесены, и величие вариации — в языке, которым оденется. Конечно, тот аскет морковноговорящий мог выразить мое послание — овощными, чей век, слава ему, длиннее вашей кичливой спешки. Вечно плодящимися оливами, и лозами пышноусыми, и винной ягодой… лучше — арбузной, арт-объектом сильных пространств. Но в вас, пожалуй, больше огня. Вы должны гордиться, что я остановил выбор на вас!

— Вот он, жданный час, раздевающий истину! Царь горы! — сумрачно изрекала быстроногая Мара и приветствовала других своих спутников, столь же верных, но по строгости не озвончают своих имен: Справедливость, не рекомендующую Маре восславить — Конец Пути, эту выпаханную замыслом пустошь, и почтить счисление заповедных серединных участков, а также — Скептицизм, советующий не тешиться — ни подкатами и фиктивными промежутками, ни справедливостью, а также — Наваждение дороги, что обхаживает идущего и готова исполняться и распылять заряд реальности. — Холод ушел, саранча ушла, шагомер ушел… — бормотала Мара. — А дальнейшую расстановку сил размечаем — мироедками-гарпиями, что слетелись на сытный стол дороги. Кстати: утверждение о некапитанстве взыскующего из белого мундира — неполно и некорректно, а представление его разносчиком, неважно чего, вы из скуки отвергли… — и грозно возглашала: — Так узнаем суровое: крикливая мужская фигура капитан на деле — прокурор! И будет сердит на руку, гуляющую по чистым прокурорским карманам… как и на выпущенную — в мой колчан.

— Напрасно вы мне не верите, Мара, — кричал говорящий во сне брат Сильвестр. — Я действительно — посыльный. Скажем крупнее: Посланник, Вестник! Но о букве… — здесь сновидец несколько тушевался и задумчиво откашливался. — Должен шепнуть вам, дорогая, что письменный, вневременной я огорчительно незнаком — со мною сиюминутным, сибаритствующим во всяком самовыражении. И, предупрежден доброжелателем, никогда не расправлюсь с отзывом на послание — безжалостно и мгновенно, не стоит вверяться незнакомцу. Но если пронести ответ — сквозь пешки дней… недель, лет — и лишь там прижать к бумаге, это будет — настоящее! Что ни строчка — многослойный, глубинный я! Так что весть, которую ныне я перепоручаю вам, длиной — в частую треть моей жизни!