Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)
Шрифт:
Жену Тизона вызвали на трибуну, и она начата свое страшное повествование. По ее словам, виновна была цветочница, а Морис и Лорэн являлись сообщниками.
Это сообщение произвело впечатление на публику в зале.
Симон торжествовал.
— Введите цветочницу, — крикнул председатель.
— Это ужасно, — прошептал Моран, закрыв голову руками.
Ввели цветочницу, и она встала у трибуны, напротив жены Тизона, которая только что закончила давать свои свидетельские показания.
Вошедшая
— Элоиза! — воскликнула жена Тизона. — Моя дочь… Ты здесь?..
— Да, матушка, — тихо ответила молодая девушка.
— А почему жандармы привели тебя сюда?
— Потому что меня обвиняют, матушка.
— Тебя… обвиняют? — воскликнула с тревогой жена Тизона. — Кто?
— Вы, матушка.
В зале воцарилась гробовая тишина. Боль от этой ужасной сцены вошла в сердце каждого из присутствующих.
— Это ее дочь!.. — перешептывались в зале. — Ее дочь, несчастная! Морис и Лорэн смотрели на обвинителя и обвиняемую с чувством глубокого сострадания и скорби.
Симон хотел дождаться, чем же кончится эта сцена, надеясь, что Мориса и Лорэна обвинят в соучастии, поэтому старался не попасться на глаза жене Тизона, которая ошеломленно оглядываясь по сторонам.
— Как зовут тебя, гражданка? — спросил председатель, сам взволнованный происходящим, хотя девушка была спокойна и, казалось, смирилась со своей судьбой.
— Софи-Элоиза Тизон, — гражданин.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Где ты живешь?
— Улица Нонандьер, 24.
— Это ты продала гражданину Линдею, вот он сидит на скамье, сегодня утром букет гвоздик?
Девушка повернулась к Морису и, посмотрев на него, ответила:
— Да, гражданин, я продала ему букет гвоздик.
Жена Тизона взглянула на дочь глазами, полными ужаса.
— Знала ли ты, что в каждой из этих гвоздик была записка для вдовы Капета?
— Я это знала, — ответила обвиняемая.
По залу прокатились возгласы ужаса и восхищения.
— Почему ты продала эти гвоздики гражданину Морису?
— Потому что увидела на нем трехцветный шарф муниципального гвардейца. И не сомневалась, что он шел в Тампль.
— Кто твои сообщники?
— У меня их нет.
— Как! Ты одна замышляла этот заговор?
— Ну, если считать это заговором, то одна.
— Гражданин Морис знал об этом?
— Что в цветах спрятаны записки?
, — Да, — уточнил председатель.
— Гражданин Морис — гвардеец муниципалитета. Он может видеть королеву с глазу на глаз в любой час дня и ночи. Если бы гражданину Морису нужно было что-то сказать или передать королеве, он не стал бы для этого что-то писать.
— Раньше ты знала гражданина Мориса?
— Я встречала его раньше в Тампле, когда еще жила там с моей бедной матерью, знала его чисто визуально.
— Ты
Взгляды присутствующих обратились на Симона, они выражали крайнее негодование.
Председатель продолжил допрос:
— Поскольку ты вручила букет, поскольку ты знала, что в каждом цветке спрятана записка, ты должна также знать, что в ней было написано!
— Я знаю это.
— Тогда скажи, что же было в той записке?
— Гражданин, — твердо произнесла девушка, — я сказала все, что могла и хотела сказать.
— Ты отказываешься отвечать?
— Да.
— Знаешь, что тебя за это ожидает?
— Да.
— Может быть, ты надеешься на свою молодость и красоту?
— Я надеюсь только на Бога.
— Гражданин Морис Линдей, — сказал председатель, — гражданин Гиацинт Лорэн, вы свободны. Коммуна признает вашу невиновность и отдает должное вашему патриотизму. Уведите гражданку Элоизу в тюрьму здешней секции.
При этих словах жена Тизона, казалось, проснулась, испустила жуткий крик и хотела броситься к дочери, чтобы в последний раз обнять ее, но жандармы не позволили ей это сделать.
— Я прощаю вас, матушка, — закричала девушка, когда жандармы уводили ее.
Жена Тизона дико завопила и упала замертво.
— Какая благородная натура! — взволнованно и печально прошептал Моран.
Глава XXV
Цветок с секретом
Следом за теми событиями, о которых мы вам только что поведали, разыгралась последняя сцена этой драмы.
Жена Тизона, пораженная тем, что произошло, покинутая теми, кто привел ее в этот зал, ведь есть что-то отвратительное даже в невольных преступлениях, а когда мать убивает собственное дитя, пусть даже в порыве патриотического рвения — это непростительно, после некоторого времени полной неподвижности она подняла голову, огляделась, ошеломленная, и, увидев, что осталась совершенно одна, с криком бросилась к дверям.
Там оставалось еще несколько человек из числа самых любопытных и настойчивых. Увидев ее, они посторонились, показывая на тюремщицу пальцем и говоря друг другу:
— Видишь эту женщину? Это она донесла на свою дочь.
Жена Тизона испустила крик отчаяния и бросилась в сторону Тампля.
Она пробежала треть улицы Мишель-ле-Конт, когда какой-то человек преградил ей дорогу и, закрыв лицо плащом, сказал:
— Ну, довольна, что убила собственное дитя?
— Убила дитя? Убила свое дитя? — воскликнула бедная мать. — Нет, нет, это невозможно.