Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)
Шрифт:
— И тем не менее это так, потому что твоя дочь арестована.
— Куда ее отвезли?
— В Консьержери [51] , а оттуда отправят в революционный трибунал, а ты знаешь, что бывает с теми, кто туда попадет.
— Прочь с дороги, — сказала жена Тизона, — дайте мне пройти.
— Куда ты идешь?
— В Консьержери.
— Что ты там собираешься делать?
— Посмотреть на дочь, хотя бы еще один раз.
— Туда тебя не пустят.
— Но мне разрешат лежать на пороге, жить там, спать там, я буду там до тех лор,
51
Консьержери — парижская тюрьма, примыкавшая к Дворцу Правосудия. Во время революционного террора в ней содержались приговоренные к смерти.
— А если бы кто-нибудь пообещал тебе вернуть дочь?
— О чем вы говорите?
— Я спрашиваю тебя, если бы кто-нибудь пообещал тебе вернуть дочь, ты сделала бы то, что велел бы тот человек?
— Ради моей дочери — все! Все ради моей Элоизы! — закричала мать, заламывая в отчаянии руки. — Все! Все! Все!
— Послушай, — сказал незнакомец, — ведь это Бог тебя наказывает.
— За что?
— За те муки, которые ты причинила такой же бедной матери, как ты.
— О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?
— Своими откровениями и грубостями ты часто доводила узницу до того отчаяния, в котором сейчас находишься сама. Бог наказал тебя — послал смерть девушке, которую ты так любишь.
— Вы сказали, что есть человек, который может ее спасти. Где он? Чего он хочет? Что требует?
— Этот человек хочет, чтобы ты прекратила преследовать королеву. Чтобы ты попросила у нее прощения за оскорбления, которые нанесла ей. Чтобы, если ты заметишь, что эта женщина, тоже мать, которая и страдает, и плачет, и отчаивается, волею судьбы или каким-то неожиданным чудом может спастись, то вместо того, чтобы препятствовать этому, ты должна помочь всем, чем можешь, чтобы она спаслась.
— Послушай, гражданин, — сказала жена Тизона, — это ведь ты тот самый человек, не так ли?
— Ну и что?
— Это ты обещаешь спасти мою дочь?
Незнакомец молчал.
— Ты мне это обещаешь? Клянешься мне в этом? Отвечай.
— Послушай. Все, что мужчина может сделать для того, чтобы спасти женщину, я сделаю, чтобы спасти твое дитя.
— Мою дочь нельзя спасти! — воскликнула жена Тизона и зарыдала. — Он лгал, когда обещал ее спасти.
— Сделай все, что можешь, для королевы, и я сделаю все, что могу, для твоей дочери.
— Что для меня королева? Это — мать, у которой есть дочь, вот и все. И, если кого-то лишат головы, то не ее дочь, а ее саму. Пусть
бы мне отрубили голову, но спасли мою дочь! Пусть бы меня отвели на гильотину, но с головы моей дочери не упал бы ни один волосок. Я пошла бы на гильотину, напевая:
Пойдет, пойдет, пойдет, Бей аристократов… [52]И жена Тизона принялась напевать ужасным голосом. Потом внезапно прервала пение, разразилась смехом.
52
«Пойдет,
Казалось, мужчина в плаще был сам напуган началом безумия этой женщины и сделал шаг назад.
— Ты не уйдешь так просто, — в отчаянии сказала жена Тизона, хватая его за плащ, — нельзя сказать матери: «Сделай это, и я спасу твое дитя» и после того добавить: «может быть». Так ты спасешь ее?
— Да.
— Когда?
— В тот день, когда ее повезут из Консьержери на эшафот.
— Зачем ждать? Почему не сегодня ночью, не сегодня вечером, не теперь же?
— Потому что не могу.
— Ага! Вот видишь, видишь, — закричала женщина, — ты не можешь, а вот я, я могу.
— Что же ты можешь?
— Я могу преследовать узницу, как ты ее называешь, могу следить за королевой, как ты говоришь, аристократ! Я в любое время дня и ночи могу войти в эту тюрьму и сделаю это. Что же до ее спасения, посмотрим. Посмотрим. Ведь мою дочь не хотят спасти, а ее должны спасти? Нет уж, голову за голову. Ну как? Мадам Вето была королевой, я это хорошо знаю, Софи-Элоиза Тизон всего лишь бедная девушка, я и это хорошо знаю. Но перед гильотиной все равны.
— Ну что ж, ладно, — сказал человек в плаще, — спаси ее, а я спасу твою дочь.
— Поклянись.
— Клянусь.
— Чем?
— Чем хочешь?
— У тебя есть дочь?
— Нет.
— Ну ладно, — сказала жена Тизона, уронив руки в унынии, — чем же ты поклянешься?
— Клянусь Богом.
— Вот еще, — ответила женщина. — Ты же хорошо знаешь, что они убрали старого, а нового еще не придумали.
— Клянусь могилой своего отца.
— Могилой нельзя клясться, это принесет ей несчастье… О, Боже мой, Боже мой! Как я только подумаю, что может быть через три
дня тоже буду клясться могилой своей дочери! Моей дочери! Моей бедной Элоизы! — воскликнула жена Ткзона так громко, что на этот крик открылись многие окна.
При виде открывающихся окон, стоящий у стены мужчина шагнул к тому, кто укрывался плащом.
— С этой женщиной не о чем говорить, — сказал тот, что был в плаще, — она безумна.
— Нет. она всего лишь мать, — ответил другой.
И он увел своего товарища,
Видя, что они уходят, жена Тизона, казалось, пришла в себя.
— Куда вы? — закричала она. — Вы спасете Элоизу? Подождите, я пойду с вами. Подождите, да подождите же!
И с криками бедная женщина последовала за ними, но на ближайшем перекрестке потеряла их из вида. Она остановилась, в нерешительности оглядываясь по сторонам. Поняв, что осталась одна в тишине и в ночи — двойном символе смерти, она душераздирающе закричала и рухнула без сознания на мостовую.
Пробило два часа.
А в это время королева, сидя возле коптящей лампы между золовкой и дочерью, скрытая дочерью, которая притворялась, что обнимает ее, от взглядов муниципальной гвардии, перечитывала маленькую записку, написанную на тончайшей бумаге таким мелким почерком, что ее обожженные слезами глаза с трудом разбирали написанное.