Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1
Шрифт:
О, клянусь Богом, он узнал меня!
— Да, да, да! — повторял и повторял я. — Не волнуйся, я сделаю то, что ты хочешь.
Солдаты хотели было помешать мне, но раздались чьи-то голоса:
— Это его брат!
И больше никто не шелохнулся.
XIX
ОКОНЧАНИЕ РАССКАЗА ГЕКТОРА
Рассказ длился более двух часов. Клер так плакала, что Гектор остановился, не зная, стоит ли продолжать. Он умолк и вопрошающе посмотрел на Клер; в его глазах блестели слезы. — О, пожалуйста, рассказывайте дальше! — попросила она.
— Да, сделайте милость, выслушайте меня, потому что я не рассказал еще, что потом стало со мной.
Клер протянула ему руку.
— Как
— Подождите, возможно, скоро вы поймете, что стоит вам захотеть, и я все забуду.
Я не был близко знаком с Валансолем, Жайя и Рибье, но через моего брата — их соратника, через моего брата — их товарища по смерти, они стали и моими друзьями. Я забрал тела всех четверых и похоронил их. Затем я вернулся в Безансон, привел в порядок наши семейные дела и стал ждать. Чего? Я и сам точно не знал, но ждал чего-то, что определит мою судьбу.
Я не желал сам идти ей навстречу, но понимал, что подчинюсь, когда наступит час, и был готов ко всему.
Однажды утром мне доложили о приезде шевалье Маалена. Я никогда не слышал этого имени, однако сердце мое болезненно сжалось, как будто я уже знал его.
Это был человек лет двадцати пяти, изысканно галантный и безукоризненно одетый.
— Господин граф, — сказал он мне, — вы знаете, что сообщество Соратников Иегу, так трагически потерявшее четырех своих вожаков, и в том числе вашего брата, возрождается; теперь им руководит знаменитый Лоран, скрывающий под этим бесхитростным прозвищем одно из самых аристократических имен Южной Франции. По поручению нашего капитана, который приготовил вам особое место в своем отряде, я пришел спросить, хотите ли вы, присоединившись к нам, сдержать данное брату слово.
— Господин шевалье, — ответил я, — я солгу, если скажу, что отношусь с восторгом к жизни бродячего рыцаря, но я дал клятву своему брату, а мой брат поклялся Кадудалю, поэтому я готов.
— Должен ли я только указать вам место встречи, — спросил меня шевалье Маален, — или вы поедете со мной?
— Я еду с вами, сударь.
У меня был доверенный слуга по имени Сен-Бри, который служил еще моему брату. Я оставил его дома и поручил ему все дела, сделав его отныне скорее своим управляющим, чем слугой. Взял оружие, вскочил на коня и отправился в путь.
Встреча должна была состояться между Визилем и Греноблем. Через два дня мы были на месте.
Наш командир Лоран действительно стоил своей репутации.
Он был из тех, на чье крещение зовут добрых фей, и каждая фея дарит ему какое-то качество. И только одна фея, которую забыли пригласить, дает ему один-единственный недостаток, но такой, что он уравновешивает все его достоинства. Он был красив, как южанин: черные глаза, черные волосы и черная бородка — такую внешность принято считать мужественной. Добавим к этому, что лицо его было, почти всегда благожелательным и любезным. Едва повзрослев, он оказался предоставлен самому себе, и ему не хватало серьезного образования, но он был человеком светским и богатым. Его отличали галантность знатного сеньора, которую ничем не заменишь, и обаяние, вызывающее в каждом невольную симпатию. Но временами им овладевали невероятная жестокость и буйство; благодаря воспитанию он держался в рамках приличий, пока вдруг не взрывался и не превращался в дикого зверя.
Весть об этом тут же распространялась по городу, в котором он находился. «Лоран в ярости, — говорили люди, — трупов не миновать».
Полиция начала бороться с шайкой Лорана точно так же, как с шайкой де Сент-Эрмина. Были привлечены огромные силы, и в результате Лорана и около семидесяти его соратников взяли. Их отправили в Иссенго, в департаменте Верхняя Луара, где они предстали перед чрезвычайным трибуналом, созванным специально, чтобы судить их.
Но тогда Бонапарт был еще в Египте, и власть находилась в нетвердых руках. Маленький город Иссенго принял их не как преступников, а как солдат.
Именно Лоран взял на себя защиту: он все приписал себе. Его товарищи были признаны невиновными, а самого Лорана приговорили к смерти.
Он вернулся в тюрьму таким же беззаботным, каким вышел из ее дверей. Однако его необыкновенная красота, эта телесная рекомендация,как говорил Монтень [66] , сыграла свою роль. Все женщины жалели его, а у некоторых жалость переросла в более нежное чувство.
Никто и не подозревал, что в их числе была и дочь тюремного смотрителя. В два часа ночи дверь в камеру Лорана открылась, подобно темнице Пьеро Медичи, и юная дочь Иссенго, как и дочь Феррары, ласково произнесла: «Non temo nulla, bentivoglio!» — «Не бойся, я люблю тебя!»
66
См.: Шарль Монтень.Опыты. И, 17.
Девушка — ангел-спаситель Лорана — видела его только в зале суда и полюбила с первого взгляда. Они обменялись сначала несколькими фразами, затем кольцами. Девушка вывела Лорана на улицу, и он поспешил в соседнюю деревню, где его уже ждала лошадь. Его невеста обещала присоединиться к нему в условленный час.
Приближался рассвет.
Убегая из тюрьмы, Лоран различил в темноте палача с подручными, которые сооружали свою страшную машину. Его должны были казнить в десять часов утра; такая поспешность объяснялась тем, что на следующий день после вынесения приговора начиналась ярмарка, и власти хотели, чтобы казнь увидели крестьяне всех окрестных деревень.
И в самом деле, когда при первых лучах солнца народ увидел на площади гильотину и узнал, какой знаменитый преступник поднимется на нее, все забыли о торговле и устремились к эшафоту.
Лоран ждал в соседней деревне. Собственная судьба была ему безразлична, он беспокоился только о своей спасительнице. Но время шло, а ее все не было. Потеряв терпение, Лоран направился в сторону Иссенго, пытаясь что-нибудь разузнать, но все было напрасно. Он подъехал к самому городу, и тут его охватило то неистовство, с которым он никогда не мог справиться; он потерял голову, предположив, что побег открылся, девушку схватили и, может быть, ее казнят как соучастницу. Он пустил лошадь в галоп, пересек толпу посреди изумленных криков тех, кто узнал его, проскакал мимо жандармов, направлявшихся за ним в тюрьму, и достиг площади, где его ждал эшафот. Здесь он разглядел ту, что искал, прорвался к ней, схватил на руки, бросил позади себя на круп лошади и исчез под аплодисменты всего города. Люди, собравшиеся, чтобы полюбоваться на его казнь, радовались его побегу и спасению.
Таков был наш командир, сменивший моего брата, таков был тот, у кого я учился воинскому делу. Три месяца длилась моя бурная жизнь, я спал на шинели, с ружьем иод боком и пистолетами на поясе. Затем наступило перемирие. Я приехал в Париж, дав слово вернуться по первому зову. Я встретил вас и — простите мне мою откровенность — не мог не стремиться к новой встрече.
Я разыскал вас, но если по случайности вы обратили на меня внимание, то не могли не заметить мою глубочайшую грусть, мою задумчивость, я бы даже сказал, мое отвращение ко всяким развлечениям. Да и как могло быть иначе, когда я не принадлежал сам себе, а подчинялся власти роковой, абсолютной, не подлежащей обсуждению, когда меня могли убить или ранить во время очередного нападения на дилижанс или, хуже того, посадить за решетку. Разве мог я безмятежной юной девушке, цветущей в мире, с которым она живет в полном согласии, осмелиться сказать: «Я люблю вас, хотите ли вы взять в мужья человека, который поставил себя вне закона и почтет за счастье, если его настигнет пуля?»