Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1
Шрифт:
К великому отчаянию города, отдавшего все свои симпатии моему брату и его друзьям, они должны были умереть. Надо признать, что обвиняемые — молодые, красивые, одетые по самой последней моде, остроумные и уверенные в себе, но вежливые с публикой и любезные с судьями и к тому же принадлежавшие к самым знатным фамилиям провинций, — заслуживали всеобщей любви. Их лучшей защитой были они сами.
Эти четверо подсудимых, самому старшему их которых еще не было и тридцати, защищавшиеся против гильотины,
Общие опасения оправдались: прошение было отклонено.
Жайя добился любви Шарлотты, но влияние дочери на отца оказалось не столь велико, чтобы убедить его помочь с побегом. Главный смотритель, славный малый по имени Контуа, искренне сочувствовал приговоренным; сердцем роялист, он был прежде всего честным человеком. Он отдал бы руку на отсечение, лишь бы предотвратить несчастье, но отказался от шестидесяти тысяч франков, которые ему предложили за помощь молодым людям.
Три ружейных выстрела, раздавшихся рядом с тюрьмой, возвестили о том, что приговор остался в силе.
В ту же ночь Шарлотта — и это все, что бедная девушка смогла сделать, — принесла в камеру по два заряженных пистолета и по кинжалу каждому.
Выстрелы, благодаря которым осужденные узнали, что их прошение отклонено, до того напугали комиссара, что он созвал всех солдат, бывших в его распоряжении. И в шесть часов утра, когда на площади Бастиона еще возводили эшафот, шестьдесят кавалеристов стояли на изготовке у решетки тюремного двора.
Более тысячи человек толпились на площади позади всадников.
Казнь была назначена на семь часов, и ровно в шесть тюремщики вошли в камеру осужденных, коих накануне они оставили в цепях и без оружия. Теперь их руки были свободны и они оказались вооружены до зубов. Кроме того, они подготовились к бою, словно борцы, — разделись до пояса, скрестили лямки панталон на груди и туго затянули широкие пояса, увешанные оружием.
Меньше всего кто-либо ожидал услышать шум схватки. Затем все увидели, как из тюрьмы выскочили четверо приговоренных к смерти.
Их встретила полная тишина. Они так походили на гладиаторов, вышедших на арену, что все почувствовали: сейчас произойдет нечто ужасное.
Мне удалось пробиться вперед.
Во дворе друзья увидели огромную железную решетку, которая была еще заперта, а за решеткой — неподвижных жандармов с карабинами в руках, прорваться сквозь ряды которых не было никакой возможности.
Они замерли, затем сошлись и, кажется, о чем-то посовещались.
Валансоль первым приблизился к решетке и с очаровательной улыбкой и благородством поклонился жандармам:
— Приветствую
И выстрелом разнес себе голову. Его тело трижды перевернулось, и он рухнул лицом вниз.
Тогда от группы отделился Жайя, он также вышел к решетке, направил пистолеты на жандармов и взвел курки. Он не выстрелил, но пять или шесть жандармов, испугавшись угрозы, опустили карабины и открыли огонь! И Жайя был пронзен двумя пулями.
— Спасибо, господа, — молвил он, — благодаря вам я умираю как солдат.
И он упал рядом с Валансолем.
Тем временем Рибье, казалось, обдумывал, как ему отдать свою жизнь.
Наконец он решился, твердым шагом направился к колонне, поддерживавшей арку, вытащил кинжал из-за пояса и приложил его острием к левой стороне груди, а рукояткой — к колонне. Затем он обнял колонну двумя руками, кивнул на прощание зрителям и с такой силой прижался к колонне, что лезвие полностью погрузилось в его сердце.
Еще мгновение он держался на ногах, потом его лицо залила мертвенная бледность, руки разжались, колени подогнулись, и он медленно сполз на землю.
Толпа, объятая ужасом, безмолвствовала, но все присутствующие чувствовали восхищение: они поняли, что эти преступники были готовы умереть, но умереть так, как хотели, — благородно, подобно античным гладиаторам.
Последним остался мой брат, он стоял на ступенях крыльца и только тут заметил меня в толпе. И, глядя мне в глаза, он прижал палец к губам. Я понял, он просит меня не плакать, но слезы помимо воли текли по моим щекам. Тогда он сделал знак, что хочет что-то сказать. Все смолкло.
Один Бог знает, с какой тревогой я слушал.
На подобном зрелище толпа страстно хочет не только видеть, но и слышать, особенно если слова дополняют действия. Впрочем, чего ей было еще желать, этой толпе? Ей обещали четыре головы, слетающие с плеч одним и тем же образом. Это скучно. Она получила четыре разных смерти, четыре красивых, драматичных и неожиданных агонии, ибо никто не сомневался, что последний главарь собирается покончить с собой, по меньшей мере, так же своеобразно, как его товарищи.
У Шарля в руках не было ни пистолета, ни кинжала. Все оружие висело у него на поясе.
Он обошел труп Валансоля, встал между Рибье и Жайя, а затем, как актер, с улыбкой поклонился публике.
Толпа разразилась аплодисментами. Никто не опустил глаз, и в то же время, осмелюсь сказать, на площади не было ни одного, кто не отдал бы частицу своей жизни ради спасения последнего из Соратников Иегу.
— Господа, — начал Шарль, — вы пришли посмотреть, как мы умираем, и вы уже увидели три смерти. Теперь моя очередь. Я не обману ваших ожиданий, но у меня есть одна просьба.