Шифр Шекспира

Кэррелл Дженнифер Ли

— Вряд ли призрак из могилы мог воткнуть в Роз иглу. Или подкупить того таксиста, чтобы следить за тобой.

Я обернулась:

— Так вот зачем мы меняли машины в «Кларидже»?

— Всеведение, — произнес сэр Генри, — годится для Бога, в остальных же оно вызывает подозрение. Ты не сказала ему ни улицы, ни номера дома. И я не говорил. А он привез тебя прямо на место.

Мое сердце сделало кульбит. Пошатнувшись, я села на край второго кресла. Таксист знал мой адрес — подъехал к двери, чуть не высадил. Я вспомнила его слова, его тон — не то напуганный, не то досадливый, не то тревожный… «Передумали выходить?» А я-то по рассеянности не заметила.

— В моей квартире

кто-то был.

Сэр Генри вручил мне бокал.

— Кто-то был? Неудивительно. Таксист — это посыльный, мелкая сошка. И, судя по всему, его очень огорчило то, что посылка отказалась от доставки по адресу. Стало быть, есть еще и заказчик. Или сошка побольше, перед которой он должен отчитываться. — Держа бокал в ладонях, он медленно взбалтывал янтарную жидкость. — Ты в опасности, Кэт. И притом нешуточной.

Сэр Генри сделал вдох и пригубил коньяк, затем крякнул от удовольствия.

— «Кларет — сладкая водичка для мальчиков, портвейн — напиток мужчин, но тот, кто решил стать героем, должен пить бренди». Слова Самюэля Джонсона, умный был сукин сын… Давай-ка еще разок взглянем на твою брошь.

Я вытащила шкатулку. Брошь притаилась там, посверкивая эмалевыми цветами в отсветах пламени.

— Непохоже на дорогу из желтого кирпича, верно? Как я могу с нее сойти, если не вижу границ?

Сэр Генри улыбнулся:

— Может, лучше сравнить ее с серебряными туфельками? Те не понесут, пока не наденешь. Вы позволите, мисс?

Как только он вынул брошь, из-под нее выпорхнула бумажка и, кружа, полетела к огню. Сэр Генри метнулся вперед и, перехватив листок, положил мне на ладонь. Это оказалась прямоугольная карточка из плотной кремовой бумаги, с выбитым снизу отверстием, над которым шли несколько строчек чернильным пером. С болью в сердце я узнала размашистый почерк Роз. Пока сэр Генри прикалывал брошь к моему лацкану, я прочитала:

«Поздравляю, шустрая Кэт, за то, что оставила нудное благочестие и решилась извлечь на свет истины, погребенные в недрах яковианского magnum opus [9] , столь нами любимого. Верю, восторга публики тоже долго ждать не придется.

9

Великого произведения (лат.).

Красивые — красивой,

Р.».

— Яковианского? — вдруг переспросил сэр Генри.

— Так у нее сказано.

«Это от Якова», — подумала я. Яков Первый — так звали правителя Англии в годы Шекспировой зрелости. Все бы ничего, да пьеса, о которой Роз говорила — бесспорно, величайшее творение, — была не яковианской. Если речь действительно шла о «Гамлете», то писался он последней и грандиознейшей из елизаветинских пьес, в то время, когда престарелая королева-девственница стояла одной ногой в могиле, не желая объявлять наследников.

Большинству людей что елизаветинский, что яковианский Шекспир — все едино, никакой разницы, тогда как для Роз они отличались, словно небо и земля, мужчина и женщина, день и ночь. Она никогда бы не спутала их, как не спутала бы сестру с братом или руку с головой.

Сэр Генри принялся перебирать на память яковианские пьесы:

— «Макбет», «Отелло», «Буря», «Лир»… у нее были любимые?

— Если и были, мне она не сказала.

— Что ж, в конце концов Роз возвращается к «Гамлету», — размышлял вслух сэр Генри. — «Красивые — красивой». Слова

Гертруды с которыми та бросала цветы на гроб Офелии. Отлично подходят к подарку.

— Здесь еще что-то написано, — сказала я, поднося листок к свету. Внизу как будто была приписка голубым карандашом — нечто вроде поэтического постскриптума с четырьмя стихотворными строчками, разделенными на пары:

Но почему бы не избрать пути Тебе иного для борьбы победной… Так пусть же книга говорит с тобой. Пускай она, безмолвный мой ходатай…

Сэр Генри встрепенулся. Его лицо побелело, потом залилось краской.

— Все сходится, — сипло произнес он. — Яковианский magnum opus.

Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить, где видела эти строчки.

— Они из Шекспира. Сомнений нет. Только откуда? Не из «Гамлета» точно.

Сэр Генри порывисто встал и прошел к высокому стеллажу позади бюста Шекспира.

— Конечно, не из «Гамлета», глупышка! — Он забормотал, пробегая пальцем по корешкам: — Три полки вниз… четвертая книга, кажется, на месте. Ага, вот она! — Сэр Генри вытащил тонкий томик в темно-коричневой коже, украшенной позолотой. Вернувшись к камину, он картинно вручил ее мне. На обложке заглавия не было. Положив карточку на столик между нами, я открыла титульный лист, разглаживая плотную вощеную бумагу цвета кофейного мороженого. На виньетке сверху были нарисованы херувимы, оседлавшие какие-то цветы, похожие на драконов.

Я прочла первые два слова:

— «Сонеты Шекспира».

— Я озаглавил бы ее «Автобиография в загадках», — заметил сэр Генри, — если бы кто спросил мое мнение.

Я перевела взгляд на титульный лист.

«Прежде не издавалась

Лондон

Т.Т. от Г. Элда

Права на продажу вверяются Уильяму Эспли

1609».

Я в потрясении оторвалась от страницы.

— Да ведь это первоиздание!

— Яковиаиское первоиздание, — поправил сэр Генри с лукавым блеском в глазах. — И, как многие скажут, magnum opus. Этакая мрачная притча: светлокудрый юный Друг, Смуглая Дама и Поэт. Поэтом, конечно же, был Шекспир, но кто такой Друг и как он попал в сети его темноволосой, жестокосердной госпожи — вот загадка. — Голос сэра Генри стих до шепота; казалось, весь дом обратился в слух, чтобы внимать ему. — Почему Поэт просил юношу завести детей — и почему тот отказывался? — Он тряхнул головой. — Сколько любви, ревности и упреков в этих сонетах — и чем глубже, тем звучней тема рока, мифической обреченности. А когда узнаешь, что все — правда, читаешь и не можешь оторваться.

В камине треснуло полено, развеяв наваждение.

— Не обошлось и без пафосной грусти по увядающей примадонне, — подытожил сэр Генри в приступе самоиронии. — Интересно, Роз тоже пыталась тебя приобщить к вечным ценностям?

Я чуть не поперхнулась коньяком.

— Чтобы я вышла замуж и наплодила таких же конопатых девчонок?

Сэр Генри подался вперед:

— Чтобы ты завела кого-нибудь и продлила себя, возродилась для вечной юности. Об этом-то и говорится в первой строфе — как победить время через собственных детей. — Он забрал у меня книгу и принялся перебирать страницы. — Где же… Вот: шестнадцатый сонет. Уже тоскливо, а прибавь второй стих — просто слезы вон. — Он зашелестел книгой и остановился, вглядываясь в другие строки и качая головой. — Что за человек мог настрочить «Ромео и Джульетту», избегая признаний в любви собственной даме? До того избегая, чтобы в защиту от какого-то соперника-льстеца сказать только «читай мои книги»?