Шикша
Шрифт:
— Хорошо, — кивнула я, видя, что она со мной не пойдёт. — Береги себя, Аннушка. И это… не беспокойся, я никому не скажу, что тебя видела.
— Я знаю, Зоя, — кивнула Аннушка, — Иди! Даст бог, свидимся ещё!
Она принялась вытирать слёзы замызганным фартуком, а я, последний раз взглянув на её хорошее и такое почти родное лицо, выглянула наружу и, не найдя там ничего подозрительного, перебежками ломанулась в ближайшие кусты.
Обратную дорогу помню, как в тумане.
К пятьдесят восьмому я пришла уже почти в сумерках. В балок заходить было страшно. Первая
Но я её отбросила. Кто его знает, кто ходит вокруг балка ночами? Я постояла возле одной стены, возле второй, чутко прислушиваясь и намереваясь задать драпака при малейшем шорохе. Когда какая-то птичка выпорхнула из кустов, меня чуть инфаркт не хватил. Думала прямо тут и сдохну от страха.
Внутри балка было тихо. Труп Нины Васильевны тоже был на месте. Понятное дело, заглядывать туда я не стала, но судя по жужжанию мух — он был именно там.
Я ещё немного постояла. Хочешь — не хочешь, а надо или заходить внутрь, или уходить в лагерь. Идти в темноте по тайне — так себе идея. Значит, нужно заходить внутрь.
Тут я заметила, что щеколда на двери осталась именно так, как я её закрыла (дело в том, что под балком от тепла мерзлота начала протаивать и балок стал понемногу, по сантиметру погружаться в землю. Но погружался он, само-собой, неравномерно. И дверь слегка перекосило. Мужикам закрывать-открывать её было нормально, а вот мне — тяжело. Поэтому я, чтобы нормально щеколда легла на дужку, стучала по ней и подсунула небольшую щепку. Так вот эта щепка так и осталась там торчать. То есть, если бы дверь открывали — маленькая щепочка вылетела бы и её б не заметили). Этот факт меня воодушевил. Подхватив ржавое ведро (туалет), я открыла дверь и вошла внутрь.
Там было темно и тихо. Я зажгла спичку и осмотрела всё, даже под нары заглянула — никого. И люк на потолке закрыт на щеколду с этой стороны.
Успокоившись, я заперла дверь и принялась устраиваться. Свет я больше не жгла — помнила о следах и звуках ночью. Уже разложив спальник, я поняла, что не набрала воды. Ту, протухшую я вылила еще когда уходила. А свежей набирать в темноте побоялась. Ну ладно, как-нибудь до утра перекантуюсь.
Ночь прошла ужасно. Кто-то ходил, стучал. Один раз я слышала какое-то не то бормотание, не то покашливание. У меня волосы встали дыбом на голове. Я не сомкнула глаз. И уже миллион раз пожалела, что осталась ночевать в балке. Надо-то было идти к лагерю, пусть темно, но я бы в сумерках прошла немного, отошла подальше от этого страшного места, а там бы в каких-то кустиках заночевала бы.
Но через время звуки снаружи стихли, я успокоилась, даже подрёмывать начала. И тут. Уже перед самым утром прямо перед моим окном раздался смех.
Я застыла, зажав себе рот руками, чтобы не заорать от ужаса.
Прошло пару мгновений. Было тихо. Может почудилось спросонья?
Я уже почти успокоилась, и даже высунула руку из спальника, чтобы утереть холодный пот с висков, как вдруг в ночной тихи явственно и чётко раздался смех.
Меня затрясло.
Думаю, что я даже сознание потеряла, на некоторое время. Потому что, когда чуть пришла
В себя я приходила долго, уже почти совсем рассвело. Когда появилось солнышко и я, прислушиваясь к звукам снаружи, по пению птичек поняла, что опять там никого, я схватила вещи и ломанулась из балка так, что только пятки засверкали. Но многочисленные следы вокруг я не увидеть не могла. Следы были мужские, от резиновых сапог. В тайге в это время все ходят в резиновых сапогах, так что и не поймешь, женщина или мужчина это.
До лагеря геологов я дошла практически на автопилоте. Дорога была нормальная, а ранее разлившийся ручей подсох и идти было почти комфортно.
Честно говоря, я шла и не знала, что меня там ожидает. С одной стороны, я, когда уходила, оставила записку. Уходила я не одна. А с Митькой. То есть формально технику безопасности не нарушила. Но вот в то, что Бармалей спустит мне такое вот вопиющее самоуправство я не верила ни разу.
Так и вышло. Увидев меня, Бармалей заорал:
— Горелова! Явилась! А мы уже хотели в розыск тебя подавать! Где это ты шляешься по тайге?
— Добрый день, Иван Карлович, — вежливо поздоровалась я с Бармелеем и кивнула незнакомым мужчинам, которые стояли рядом и смотрели на меня внимательно-любопытными профессиональными взглядами.
— Знакомьтесь, товарищи, — язвительно сказал Бармалей, — перед вами небезызвестная Зоя Борисовна Горелова. Та самая, которая огороды уважаемым жителям нашего города заасфальтировала.
Мужчины посмотрели на меня ещё внимательнее. А один даже изобразил некое подобие улыбки. Правда, получилась она у него кривоватой, но тем не менее.
— Где ходила, я спрашиваю?! — рявкнул Бармалей.
— Я же записку оставила, — ответила я, стараясь не разозлить его ещё больше.
— Мы видели, — признал Бармалей, но добавил, — там ты написала, что вы вдвоём на пятьдесят восьмой ушли. Тогда вопрос — где Дмитрий?
Я вздрогнула:
— Как? Он разве не пришел сюда?
— Нет, я тут с тобой в бирюльки играюсь! — как-то совершенно по-бабьи всплеснул руками Бармалей и едко заметил, обращаясь к следователям, — у нас, как вы заметили, весь контингент сотрудников в лагере такой, специфический. Но приходится работать с теми, что есть.
Мужчины покивали многозначительно, мол, да, сочувствуем.
А я стояла, как громом пораженная. Почему-то я думала, что Митька давно дошел до лагеря. Почему он не вернулся с подмогой за мной — об этом я старалась не думать.
— Иван Карлович, — сказала я, — на пятьдесят восьмом участке, примерно в километре от него, там, где холмы, мы с Митькой, в смысле с Дмитрием, нашли Нину Васильевну. Она умерла у нас на руках…
— К-как? — схватился за сердце Бармалей и резко побледнел.
— Рассказывайте, — велел один из следователей, тот, что помоложе.
Ну, я и рассказала. И как мы её нашли. И про её пулевые ранения, и как она что-то пыталась сказать, и как мы с Митькой её на волокуше к балку дотащили, и как Митька ушел за подмогой в лагерь.