Шикша
Шрифт:
— Так, Зоя, смотри сюда, — сказал Митька и внёс в балок два ведра воды. — Вот я тебе воды принёс, на двое суток вполне хватит. Печка горит, тепло есть. Крыша над головой — есть, защита — есть. Так что не пропадёшь. День-два вполне продержишься. А там уже мы подойдём.
Он принялся собираться:
— Я вещи оставляю здесь, пойду налегке, — сказал Митька, — возьму топорик только. Тебе он всё равно ни к чему, а мне пригодится.
Я вздохнула.
— И кусок клеёнки возьму, — продолжил Митька, — и флягу с водой.
—
— Куда я её дену? — пожал плечами Митька, — нет, я могу без еды и несколько дней быть, не буду тратить время на всё это. Поем потом уже аж в лагере, пока мужики собираться будут.
— Ну, так возьми мой рюкзак, — сказала я, — он маленький. Туда и фляга. И клеенка, и еда поместится.
— За рюкзак спасибо, — согласился Митька и рявкнул, — это я возьму. А еду, сказал же, что не буду! И не приставай!
Стало ещё обиднее.
— Ах да, я тебе ещё ведро принёс, — Митька показал на ржавое ведро, которое он поставил в углу.
— Зачем? — сразу не поняла я.
— Как зачем? — покачал головой Митька, — а ссать ты куда будешь?
Я вспыхнула.
— Ладно, давай прощаться, — сказал Митька, сухо клюнул меня в щеку и велел, — я выйду, а ты сразу же на засов запирайся и никого, кроме меня, не впускай! Поняла?
— Да! — сказала я.
— Тогда покеда! — кивнул мне Митька и вышел из балка.
Я закрыла засов.
— Заперлась? — раздался голос Митьки снаружи.
— Ага, — горестно ответила я.
Митька видимо не поверил, так как подёргал дверь, и, найдя степень её запертости удовлетворительным, ушел.
Я видела в окошко его отдаляющуюся фигуру и злые слёзы застилали мне глаза.
Ушел! Бросил меня тут одну, с трупом!
Нет, умом я, конечно, понимала, что он прав, но было ужас как страшно.
Я не трусиха. Нет! Иначе я бы сюда не пошла.
Но одно дело, когда ты идёшь, что-то делаешь, что-то преодолеваешь. И совсем другое, когда сидишь, запертая в обшитом арматурой балке и не знаешь, когда этот чёртов Митька вернётся.
И так мне жалко себя стало, что я разрыдалась. Бросилась на нары и ревела, ревела, до тех пор, пока слёзы не закончились, а лицо не распухло до такой степени, что я стала словно китаец.
Немного помогло и я стала смотреть на мир более трезвыми глазами, хоть и через щёлочки.
Итак, первое, это нужно поддерживать небольшой огонь, чтобы дыма из трубы не очень видно было. Да, по запаху, конечно, вычислить можно, но я очень надеялась, что ветер будет уносить его вверх. Полностью без огня я оставаться не могу — и чаю вскипятить надо, и еды сготовить, да и холодно по ночам без отопления в балке (он был сам по себе сырой какой-то, ещё и место было тоже сырое).
Второе, это нужно примерно засечь, когда Митька должен вернуться. Он ушел примерно час назад. Обещал за день. Ладно, даю ему не
Третье, свет я жечь не буду. А то издали огонёк ночью очень видно. Митька вчера ковырялся с какой-то железкой, это, оказывается, он нашел старую керосиновую лампу и починил её. Стекло в ней было треснутым, закопчённым, но давать свет она вполне могла. И я решила, что ничего страшного, если посижу и без света.
Эх, если бы я знала, как я ошибаюсь.
В общем, только-только стемнело и в балке стало ничего не видно, как вокруг балка мне послышались шаги. Я сидела, тряслась от страха и не знала, кто там ходит — то ли бандиты, которые убили Нину Васильевну, или же сама Нина Васильевна. Он этого было так жутко, что мои зубы стучали и приходилось сжимать их изо всех сил.
Я забилась в угол нар и просидела так, считай, всю ночь. Дрова в печку я не подкидывала, боялась. К утру печка погасла и в балке стало сыро и холодно. Поэтому мои зубу уже стучали не только от страха. Но и от холода.
Тысячу раз я уже пожалела, что пошла сюда. Ну вот чего мне не сиделось в лагере?
Да, там была пьяная алкашня, но можно же было отбрить их, ну не стали бы они ничего насильно делать, ведь за такое и партбилет на стол положить можно. А кому это надо? Никому!
Утро облегчения не принесло. Я чутко прислушивалась, что там за стенкой. То мне казалось, что там тихо и я зря паникую, то чудилось, что кто-то ходит и рычит, и тогда я забивалась в угол и сидела, стуча зубами.
Не знаю, сколько времени так прошло, часов у меня не было. Мои таки ещё в городе, когда мы бетонировали огороды от борщевика, окончательно сломались.
Прошло примерно полдня и мне ужасно захотелось есть. Огня у меня больше не было, новый разводить я боялась, да и было сложно, поэтому я вскрыла банку тушенки и поела немного мяса. Попила холодной воды из чайника. Хорошо, что там оставалась кипяченая. Греть сейчас чай я не могла и боялась.
Быстро стемнело.
Я опять забилась в угол, но, видимо, была такая уставшая от переживаний и бессонной ночи, что под утро я таки задремала. Проснулась, когда солнце уже светило вовсю.
Отлично! Пошли вторые сутки, значит наши вот-вот придут.
Обрадованная я, чтобы не позориться перед мужиками, прибралась немного в балке, привела себя более-менее в порядок, умылась, расчесала волосы (они уже немного отрасли, примерно сантиметра на два-три и теперь смешно торчали во все стороны одуванчиковым ёжиком).
Решила сварить каши. Но затем передумала — варить на себя одну не вариант, а варить на всех — я же не знаю, сколько людей приведёт Митька. Это может быть и пять, и двадцать пять. И не знаю, как долго они тут будут. Может быть, они сразу пойдут туда, искать убийц Нины Васильевны, а потом сразу обратно.