Широки Поля Елисейские
Шрифт:
– Что, монсьёр, не спится? - спросил я, невольно употребляя северное титулование, перенятое от Раисы.
– Да мне спать не так уж и надо, - откликнулся он, - вот ещё бы от навязчивых сновидений избавиться.
– Грёзы о былом могуществе, - нарочно поддел я.
– Может статься. Обо всех землях, где я успел побывать, пока Вертдом не выставил себя праведным перед рутенскими ничтожествами. О прекрасных человеческих созданиях, которых приходилось завоёвывать: нынешние-то являются ко мне сами. Обо всех тех, кто прибегал к моей помощи и моему суду. О былом совершенстве, когда мир был нам послушен и мы сами были
– Подчиниться - в том числе и мне? Послушайте, отец наш, мы здесь одни, во всяком случае, в окружении истых скромников.
– Могу ли попросить тебя называть меня на "ты", чтобы скрыть издёвку?
– Или чтобы приравнять тебя к королю, поставив рядом с Кьяртаном Всевертдомским?
– Так титулуют не одних королей.
– Голос у него был, как и прежде, усталый и тихий, несмотря на мои старания его раздразнить.
– Хорошо. Фируз, ты можешь мне объяснить на пальцах, как последнему неучу, что творится?
– С кем: со мной, с тобой или между мной и тобой? - покорно ответил он.
– Давай с самого начала. Это правильный выбор?
– Да. Обо мне и таких, как я. Ты слыхал название "дирк" или "дирг"? Нет, пока не отвечай, возьми на заметку. Так вот, ещё до короля-деда Ортоса рутенцы решили возвратить нам нами же изобретённую науку генетику. Но в своём собственном варианте, который, по их словам, был воплощением жизни и не терпел рядом живую смерть. То есть нас, Мерцающих. А умение рутенцев вложить в окаменевшую утробу живое семя оказалось весьма кстати. Поэтому нас попросили уйти изо всех областей - будто нас вообще не существует и сама природа нас не терпит. Однако власть Домов Тёмной Матери была сильнее любой рутенской - кстати, делали они и их старые женщины то же, но вдумчиво и не торопясь. И дочери Энунны, не чинясь, приняли Мерцающих под свой кров - с наказом не выходить из стен или хотя бы не отходить от них. Причём лишь в ночное время суток.
– А сам я - натуральный рутенец.
– Я не мстителен. Но уж если ты упомянул себя...
Он втянул в себя воздух.
– О божества стихий! Я там, в цветнике сестёр, жутко рассердился. Подумал: "Вот, стоит и глазеет, а сам влюблён в одного меня - с первого взгляда, первого взмаха ресниц, так безоглядно и безрассудно, что поневоле вынужден скрывать от себя самого. К тому же вздумал себя охомутать - причём самым наидурацким манером".
– Знаю. Вроде как мы это давно прошли.
– Или через это. Ты прав, не стоит теребить известное. Только знай: коли так начало складываться, я решил на первых порах завлечь тебя в Храм - а потом будет видно. Ты сам пошёл в капкан, хоть я не рассчитал, насколько прочный.
– А что я дурень безмозглый - тоже знает любая собака в Муарраме?
– Вот про это - слушай. Я, как упомянуто, был одним из блюстителей твоей брачной грамоты. В ней заложена обычная возможность развода, только вот залог тобою был предложен - и взят - невероятный. Ты сознаёшь, что им служит твоя собственная жизнь?
– То есть развестись по собственной воле и оставить жене вено я не могу? А если попросить о таком саму Леэлу?
– Можешь, - он усмехнулся. - И то, и другое. Только вот не знаю, считать ли ущербом смерть, которую повлечёт твоё согласие с тем и этим: быть может, она запрятала ключ от твоего залога
– Снова муть какая-то, - ответил я. - Может быть, мне вовсе не захочется ничего менять в моём состоянии.
И вдруг словно ударило полузабытое. Мой спутник, которого назвали почти тем же непонятным словом. Моё дело и необходимость в нём отчитаться - а не вязнуть в скоропалительном браке.
– Теперь о тебе и мне, - продолжил Фируз отрывисто и как-то слишком сухо. - Поначалу я хотел сделать тебя прелюбодеем, чтобы разрыв вышел как бы сам по себе. Не расторжение брака, а исторжение из него. Я считал, что ты поплатишься как обычно. Две сотни ударов - та же смерть, но я мог бы сделать куда легче для тебя. Упредить этим соитие, как уже пытался. Растянуть во времени. Всякий раз излечивать раны лаской.
– Это поначалу. А под конец?
– Кади Эбдаллах открыл мне глаза. В законе много тонкостей, и незнание их не освобождает от ответа. Леэлу-Хафизат вышла за тебя будучи простой служительницей, но изменишь ты по сути наперснице Богини. Даже беспримесные мухамадийя относятся к такому серьёзно, что и говорить насчёт исповедующих веру своих отцов! Иначе говоря, нарушителю брачной чести, как и мужеложцу, положен костёр.
"Два костра, - подумал я. - За то и другое".
– И ты сделал разворот наоборот, - сказал я вслух. - Из-за меня, бедного, или твои личные страхи тоже сюда примешались?
Так называемый момент истины.
– Мне огонь не так и страшен, даже если допустить, что я в него попаду, - ответил Фируз.
– Не говоря о том, что ремесло у меня такое: дарить сладость последнего поцелуя. Почти как у твоей супруги и её сестёр. Оттого я не подлежу суду - тем более что меня по сути нет, ты помнишь? Нет, я полагал, что сумею обуздать то, чему положил начало, если оно начнёт распускаться в нас юным цветом. Только ведь ты сам не пожелал. Тебе мерзка содомия, мне - насилие.
– Как насчёт одолеть порочные инстинкты? ("И мне, и мне самому".)
– Ты видел. Выжигание раньше помогало от соблазна. Было несколько ложных ситуаций: верные жёны и неоперившиеся отроки. Но нынешняя тяга к тебе угнездилась слишком глубоко, чтобы можно было выкорчевать. Если с корнем вырвать сердце, я, похоже, умру.
Факел выправился и горел, почти не мигая.
Дирг. Диркхам. Клинок. Живой клинок. Моего проводника из Елисейских Полей именовали похоже.
– Теперь скажи, Фируз. В самом начале ты упомянул имя. Это так называли тебя и твой народ - дирги?
– Да. Жаждущие клинки во плоти, - он кивнул.
– Мой провожатый тоже из них? Хельмут Торригаль, важное лицо при дворе короля-внука?
– Снова да. Он пришёл в Вестфольд после нашего изгнания... и он не такой, как мы все. Меч, боевой и особенно палаческий, удерживает в себе все жизни, которые отнял: мой народ сказал бы, что смерти, ведь злодей - почти что труп. Будучи обыкновенной сталью, Торригаль принял в себя некоего бастарда от Мерцающих. А когда число выпитых с кровью душ превысило девяносто девять порочных мужчин на одну невинную женщину, которая пожертвовала собой, - стал человеком. Оборотнем. Взял имя своего хозяина. Ныне в большой чести как человек властный и справедливый.