Шиш вам, а не Землю!

Февраль Валентин Аркадьевич

— Да-а, — только и протянул Придуркин. — А как же жена?

— А никак. Жена и не верит, что я разведчик. Она считает, что я валяю дурака и где-то таскаюсь со шлюшками, а ей пудрю мозги. Просит только, чтобы вовремя алименты отсылал.

— Да уж, много непонятностей в нашей профессии, — вздохнул Придуркин и, пристроив пилку к пруту, начал потихонечку вжикать ею. Вжик да вжик! Туда-сюда! Вперед-рраз! Назад-дваааа!.. Очень скоро железные опилки посыпались дождем! — Как говорится, терпение и труд все перетрут, — сообщил майору Кондратий между делом.

— Давай,

паря! Работай! На тебя вся кагээра смотрит, — подбодрил ефрейтора тот, выуживая из нагрудного кармана рубашки Кондратия его же, Кондратия жвачку и запихивая ее в свой ненасытный рот потомственного майора, да еще и в двенадцатом поколении.

Кондратий только жалобным взглядом проследил за исчезающим продуктом, но, воодушевленный и приободренный Середой, с еще большим рвением принялся работать.

— А как вы, Семеныч, вообще попали в разведку? — поинтересовался суперагент и он же — мастер по пилению решеток.

— Предложили, — немногословно, но со значением ответил майор.

— Как мне? — любопытствовал Кондратий.

— Как тебе, — подтвердил майор. — Подошли и сказали. Я тогда еще по дискотекам шастал. С кастетом, конечно, в кармане, — сказал майор и счастливо улыбнулся, отдавшись светлым воспоминаниям. — Драки там разные. Попойки с дружками, такими же, как и я, отпетыми хулиганами. Девчонки, само собой…

— Жалеешь, что в разведку пошел, Семеныч?

— Да чего там жалеть. Кто я раньше был и кем я являюсь теперь? Я Землю защищаю. Слыхал о такой?

— Слыхал. А как же не слыхать? Землица наша. Матушка. Украшение всей Солнечной Системы. Кстати о кастетах. У нас девчонка одна с кастетом ходила.

— Ну, это перегиб. Девчонка должна со скакалкой ходить. В куклы играться.

— Так ей уже за двадцать было, Семеныч! Она у нас с парашютом прыгала, на дельтаплане летала, а игралась на борцовском ковре. Сразу с несколькими спарринг партнерами.

— Доставалось, наверное, бедняжке, — посочувствовал Середа.

— Доставалось. Ей потом наш тренер Ибрагим Ахмедович таких выписывал, что не пожелаешь! За повышенный травматизм на производстве золотых медалей. Целыми днями сама не своя ходила. А, как выйдет на ковер, так — снова. Не могла удержаться. А так хорошая была. Душевная. Как говорится, последнее с себя снимет…

— ???

— …и другому отдаст, Семеныч. Подержать. Пока душ примет.

— А-а, — догадливо протянул майор. — Душевичка, значит, была.

— ??

— В душевой, я говорю, любила помыться!

— А-а, — пришла очередь Кондратия демонстрировать понятливость. Он быстро допилил первый прут и принялся за второй. — А где вы пилкой разжились, товарищ майор? — поинтересовался, как бы, между прочим, Кондратий.

— А я не говорил? У меня была. Давно. Когда летел на Фомальдегаус, с собой прихватил. — Семеныч поднял вверх назидательно палец. — Каждый уважающий себя шпион, паря, заруби себе это на носу, должен иметь при себе пилку. Мало ли чего? Ходим по тонкому льду, сынок! Бесконечные облавы и провалы, аресты и побеги. В общем,

гуляя на свободе, нужно быть готовым, чтобы утратить свободу. Но главное уметь смываться из тюрем, из-за ее решеток, каменных стен и прочей колючей свинячей проволоки! Ты проходил курсы по смыванию, заморыш?

— А как же, — гордо расправил плечи Придуркин, не прекращая тем временем вжикать. — Вот, — указал он на еле заметный шрам у себя на лбу.

— След от «колючки», — догадался Середа, дожевывая кондратьевский «стиморол» и проглатывая его.

— Не-а, — помотал головой Придуркин. — След от стены. Мой инструктор сказал мне однажды: «Ты, Кондрашка, хоть об стену головой расшибись, а перелезь через нее». Я его слова тогда за чистую монету принял. Молодой еще был, глупый. Вот так и получилось.

— А-а, — отчаянно махнул рукой майор. — Что там говорить о вас, салагах. — И он с чувством собственного превосходства плюнул, выпятив губу, но попал себе на рубашку. — Вот у нас в военном секретном училище, не буду говорить в каком, таких шрамов, как у тебя, у каждого второго.

— Да ну! — не поверил Кондратий. — Ну, у вас, Семеныч, и инструктора. Звери настоящие!

— Что ни на есть звери, Кондраша. Как вспомню их свинские хари, спасибо им за науку, мороз, веришь ли, по коже! До сих пор снятся. В самых страшных кошмарах. Но мы не об этом, паря…

— А об чем?

— Об энтом. Об ейном энтом самом. Самом дорогом и святом для нас разведчиков. Ты когда-нибудь совершал, к примеру, побег, Кондраша? Или ты желудь зеленый с дуба елового?

— Желудь, Семеныч. Незрелый. В ентом смысле, конечно. В побегственном.

— Нельзя так говорить, Кондраша, — выгнул укоризненно бровь Середа, хотя, конечно, Кондратий, изо всех сил терзающий решетку и не видел артистической мимики Семеныча. — Не коверкай русские слова, паря. Самые могущественные из всех слов. Они тебе еще пригодятся, поверь моему жизненному опыту, паря.

— Кто, Семеныч? Пригодится…

— «Кто-кто»!.. Дед Пихто!

— Как прикажете, Семеныч, — пожал плечами Кондратий, тем не менее, умудряясь при этом пилить крепкий металл. Кондратий вздохнул. — Ох, и жрать хочется, Семеныч! А ничего под рукой нет. Эти проклятые… как их…

— Фомальдегаусцы!

— Во-во! Они, Семеныч! Эти гребаные чешуйчатники нас голодом заморить решились! Супостаты! Была б моя воля!..

— Рррррразговорррчики! — донеслось из-за обитой металлом двери. — Бунт затеяли? Кто там недовольство проявляет?

— Не мы! — закричали в один голос разведчики.

Но в замке уже грохотал ключ. Дверь широко распахнулась и на пороге объявились двое стражников с дубинками в лапах. Глаза их злобно уставились на узников.

— А это что такое? — спросил грозно один, показывая дубинкой на Кондратия, торчащего на подоконнике.

— Ты чего туда залез, недоумок? — ласково, почти нежно спросил другой.

— Да я вот… — стушевался Придуркин. — Это… В общем… того.

21