Шишкин и Суворов
Шрифт:
– Ладно, может, и не спросит, – тихо, со слабой надеждой сказал я.
Только так не бывает. Вот скажите мне, пожалуйста, откуда учителя знают, что ты домашнюю работу не сделал? Всегда делал, и не спрашивали, а тут один раз пропустил, и все – давай отвечай! Так и в этот раз было. Альбина, задрав подбородок, обратилась ко всему классу:
– Ну, как, готовы?
И сразу лес рук. Наши руки тоже там, чтобы из толпы не выделяться. Но у литераторши глаз наметанный и нюх тоже. Хотя разве бывает нюх наметанный? Это просто мы с Генкой так волнуемся. Короче, то ли нюхом, то ли глазом она нашу парочку выцепила.
– Давайте,
Я, виновато склонив голову, начал вставать.
– Нет-нет, пусть лучше Шишкин, – вдруг прервала мое вставание учительница.
– А вот почему, как только первый, – вскочил Генка, хлопнув крышкой, – Так сразу Шишкин, а не он?
Литераторша сразу выгнула бровь коромыслом и стянула губы в точку. А затем сощурилась на Генку:
– Потому что он, как ты говоришь, может быть, и знает крылатое выражение, а вот ты, Шишкин, почти наверняка – нет.
Она, лихо развернувшись, пошла к учительскому столу.
– А вот и знаю! – радостно объявил мой приятель ей вдогонку.
– Да?! – обернувшись, неподдельно удивилась Альбина.
– Да! – гордо ответил Шишкин и сразу с места в карьер: – Рожденный ползать!..
– Стоп-стоп-стоп, – прервала его литераторша. – Сначала скажи название произведения, затем кто автор и само крылатое выражение.
Генка не ожидал такого подвоха. Со всех сторон сразу сдавленными голосами покатилась лавина подсказок, в которых отчетливо можно было разобрать слово «песня». Генка тряхнул головой и, кашлянув для порядка, выдал:
– Песня! – Пауза. – Горького!
– Ну, допустим, – кивнула Альбина. – А о ком?
– О свободе! – наугад долбанул Шишкин и почти попал.
– Хороший ответ, но я спросила о ком, а не о чем!
– Значит, равенство и братство тоже не подходят… – пробормотал Генка, насупился и замолчал.
– Не подходят, Шишкин, – литераторша подошла к учительскому столу и стала раскладывать какие-то книжки. – Ладно, а крылатое выражение? Если скажешь правильно, поставлю четыре, а если нет – два, не обессудь.
Настал момент истины для Генки. Он выразительно оглянулся на Раскина и тот в ответ энергично закивал головой. Затем почему-то толкнул меня ногой, типа, ну, я готов, и провозгласил:
– Рожденный ползать – летит и плачет!
Весь класс захихикал, а Женька Раскин не выдержал и вскочил:
– Шишкин! – заорал он и захлопал крылышками. – Смотри: вот – летать! А вот так, – Раскин сделал горестную мину и спикировал в парту, – не может!
– Спасибо, Раскин, – холодно произнесла Альбина, – Правильно, крылатое выражение: «Рожденный ползать – летать не может!» Я думала, что ты, Геннадий, это понял еще в спортзале, когда канат снимал! Так что – два, как договаривались.
– А я? – я встал, пытаясь казаться честным.
– Хорошо, а что у тебя?
– Я два дня болел, и у меня была температура! – опустив глаза, промямлил я.
– То есть прочитать «Песню о Соколе» тебе температура помешала?
– Да я выучу…
Литераторша взяла с меня слово, что к следующему уроку я и о Соколе, и о Буревестнике, обе песни вызубрю как из пушки. Я и правда про всех птиц Горького и не только его был готов выучить
– Эх, ты, – буркнул Генка. – Мог бы тоже двойку получить, я бы папке сказал, что нашей парте четверку на двоих поставили…
Ноль с минусом
Следующей была физика, где Генка сначала позорно обнаружил штопор в «правиле буравчика», и физик Лукьянов Константин Маркович, прозванный за это Лукомором, мягко пожурил его за такой ляп.
Затем произошло уже более значительное происшествие, а именно то, что любимая кассета Лукомора с записями ансамбля «Битлз» вдруг оказалась на громадном черном динамике. Большом мрачном конусе с металлической блямбой на макушке. Эту штуку наш физик, страстный любитель рок-н-ролла, намеревался вставить в большую звуковую колонку. Чтобы как раз вечером и слушать этот самый «Битлз» во всю мощь. Так уж и получилось, что и пленка, и динамик именно поэтому оказались на учительском столе. Хотя лежали они на разных концах столешницы, и все было хорошо.
Пока не появился Генка. Он вызвался помогать Лукомору с опытами по вращению рамки с током в магнитном поле. И помог. Физик возился с замыкателем цепи, проводами и магнитами, а Генка рядом суетился. То с одного конца сунется, то с другого, чтобы лучше помогать. Здесь штепсель подержит, там рамку.
А потом кассету увидел с иностранными словами. Интересно же. Он взял ее только посмотреть и наклейку прочитать, и все. И перешел к другому концу стола, чтобы опыту помогать. И тут физик в его руках кассету увидел. И разорался:
– Шишкин, положи кассету!
Генка сразу же послушно ее положил. Прямо сверху на динамик. Он лицом вниз лежал, а металлической блямбой, то есть магнитом, кверху. И что получилось? Кассета размагнитилась, и вся ливерпульская четверка скоропостижно исчезла из нашего городка.
Лукомор, как подводная лодка в пучину, погрузился в траур, потому что больше ни у кого на тыщу километров вокруг такой кассеты не было.
– Шишкин! – Он опустошенно плюхнулся на стул. – Ты соображаешь, что ты наделал? Тебе не то что двойка или кол, тебе ноль и то много будет! Быстро неси дневник!
И вкатил Генке единицу с минусом.
А дальше была история. Я имею в виду урок истории, конечно. Потому что разное могут подумать. И вот на ней-то, на истории, Генка и хотел отыграться за все полученные двойки. Мы как раз Семилетнюю войну проходили, там, где наши русские военачальники Апраксин, Бутурлин и, конечно, Суворов побеждали всех подряд. Особенно Александр Васильевич старался.
Как говорила наша историчка, если Пушкин – это наше все, то Суворов – это наше даже больше. Вот и пойми их, учителей, как это – больше чем все! Хотя, безусловно, Суворов был знатным полководцем, и Шишкин читать про него любил. Всю библиотеку излазил и все книжки про Суворова прочитал. Так что по истории он сегодня был готов на всю пятерку, даже даты главных битв назубок выучил! И тут вдруг историчка все перерешила.