Шкловцы
Шрифт:
У Микиты, — после того, как он, напившись чаю, собирал в ладонь все крошки халы и сахара и высыпал их в рот, — становилось веселей на душе. Он вынимал медную трубку с камышовым чубуком, неторопливо набивал ее махоркой, подзывал к себе одним пальцем Файвку, пятилетнего брата Велвла, и на мужицком наречии просил его принести спичку. Малыш немел от страха и смущения, засовывал в рот пальчик, тихонечко выходил из комнаты и потом убегал с криком и плачем к маме. Тогда Микита начинал просить у него прощения на «чистом» еврейском языке:
— Ах ты, мальчик! Где ты страх? Я тебе… ты хороший… ни… только сделай… дай спичка!.. Ха-ха-ха… Подь сюды! Папочка… Немзерл [61] …
Но с таким парнем, как девятилетний Велвл, он всегда говорит, как с человеком понимающим.
— У вас, — рассуждает глубокомысленно Микита, — есть только хала, хала и хала. Можешь съесть хоть пятнадцать хал, а все равно ни капельки не будешь сыт. Вот ни на столечко, о! (При этом он показывает Велвлу кончик своего черного ногтя.) А у нас в Макаровке (так называется его деревня) шъев, брат, адну шкибу и — дошыць! [63]
61
Искаженное «мамзер» (здесь «пройдоха», идиш).
62
Холомей — распространенная презрительная кличка евреев. Происхождение не ясно. Возможно от искаженного: «холамоед» (букв. будни праздников), так называются полупраздничные дни во время длящихся неделю праздников Пейсах и Суккес.
63
Съел, брат, одну краюху — и хватит! ( белорусск.)
А чтобы Велвл хорошенько его понял, Микита все время проводит рукой у себя под носом.
Еще он часто рассказывает про то, как одна из его лучших свиней заболела… У нее, ни про кого не будь сказано, стали волочиться задние ножки. Он ей, то есть этой хрюшке, и говорит: хочешь, сучья дочь, подохнуть? Лишить меня денег? Погоди у меня! Хрясь поленом — и готово! Мясо он засолил на праздник, до-оброе было мясо. Он, правда, думал, что у всех от такой еды будут отниматься ноги, боже упаси, как у той свиньи. Болезнь передается… О, он зна-ает! Есть ужасть какие болезни, например, тиф! Вот его сестра Марина заболела тифом, ничего есть не могла: ни хлеба с селедкой, ни капусты, ни блинов с кислым молоком. Взял он и купил ей в городе пряник с изюмом, так она тот пряник даже в рот не взяла. Так и померла…Такое дело, сам видишь!
В конце концов, Велвл приносит втихаря, чтоб уважить Микиту, еще один большой кусок халы, за что Микита всегда благодарно хлопает Велвла по плечу своей тяжелой лапой:
— Приходи, малец, в Макаровку, бульбу дам, смятану дам!
Собственно говоря, Велвл может и дома напечь точно такой же бульбы и поесть сметаны от своей собственной коровы. И все-таки… почему же ему до смерти охота сходить в Макаровку к Миките? Почему он так томится по Микитиной картошке, по гойской сметане?
Эх, если бы папа был добрым! Если бы мама разрешила!
Но папа не добрый и не разрешает.
Однажды Велвл услышал, как Микита пообещал своей старухе-матери, Рахмиелкиной няне, принести ей в будущее воскресенье кусок свинины. Велвл невольно вздрогнул, запомнил и стал ждать, нетерпеливо ждать… Собственно говоря, что общего у мальчика, который ходит в хедер, с Микитой и свининой? И все-таки Велвл ждал.
В следующее воскресенье, когда Велвл пришел из хедера домой пообедать, он увидел, что няня слегка выпила. Она трясла головой и умильно говорила о том,
Ученик хедера съел свой обед без аппетита. Он то и дело забегал в детскую, бросал взгляд под канапе и снова убегал, пока мама не рассердилась: «Разбегался на мою голову! В хедер иди!»
Вечером Велвл вернулся из хедера, но папа еще не пришел домой после майрева, а мама — с базара. Няня и маленький дремали, младший брат Файвка играл на кухне. Велвл бросился в детскую, заглянул под канапе и тихонько приподнял крышку с того горшка. На дне горшка, завернутый в чистую домотканую холстину, блеснул четырехугольный жирный кусок… Велвл испугался, опустил крышку и убежал.
Но в полночь, когда все уже спали, а в детской старуха посвистывала носом, Велвл вдруг проснулся, будто его ущипнули. Он попробовал снова заснуть, но не мог: горшок, горшок… Велвл потихоньку выскользнул из кровати, подошел к канапе, встал на четвереньки и со страхом и сладкой дрожью в позвоночнике заглянул туда, как будто склонился над страшной, черной бездной. Под кроватью был мрак. Горшка видно не было, но Велвл его чуял в таинственной черноте. Чуял, как кошка чует мышку. Только его белая рубашонка матово блестела во тьме. Но до горшка он дотронуться не смел, а почему, и сам не знал.
Прошло несколько дней, но горшок под канапе все не давал Велвлу покоя. Эта тайна, которая в нем заключена… Тайна! Велвл пытался в своем воображении создать ясное представление об этой тайне: все выходило какое-то лакомство, райское наслаждение. Говорят, что от свинины человек становится крепким, крепким как камень… Что называется, загривок как у борова. Крепкий!
Встает Велвл рано утром, но не вспоминает ни о ребе, ни о Бово Басро [64] , ни о молитве… Ленится и зевает. Но стоит ему оказаться рядом с горшком под канапе, сразу становится проворным и прилежным и начинает быстро-быстро одеваться. Раз, два — и готово.
64
Букв. «Последние врата» — талмудический трактат, посвященный в основном вопросам имущественного права; очень популярен в системе традиционного обучения.
Велвл начал готовиться к «согрешению». Черт его знает, как он, девятилетний мальчик, стал вдруг таким умным и хладнокровным, как он сумел так все хитро рассчитать, чтобы в доме никто ничего не заподозрил. Он, например, отчетливо понимал, что ему будет трудно взять от большого куска, который лежит в горшке: прокрасться под канапе, поднять крышку, размотать холстину, вытащить четырехугольный кусок и отрезать кусочек ножичком, спрятанным в кармане, а потом все привести в порядок — трудное дело. За это время кто-нибудь может войти, старая стерва может заметить, что немного не хватает. Микитин подарок, это не шутка! Здесь надо сделать все гладко и тонко. Засунул руку в горшок, схватил и…
Велвл запасся терпением и стал ждать, чтобы старуха сама достала кусок. Но она все время боится, что ей будет мало, — и отрезает себе по кусочку от чего-нибудь другого. Такая уж у нее натура: так она ест и хлеб, и мясо, и огурцы. Вот если бы осталось несколько кусочков «того самого», он, Велвл, смог бы взять себе — украл бы малюсенькую крошечку, так чтобы стерва ничего не заметила. Велвл даже приготовил бумажный мешочек для будущих кусочков и спрятал его в карман. Ко всем прочим несчастьям этот мальчик, который уже учит Гемору, был еще и чистоплотным.