Шкловцы

Шнеур Залман

— Поди, замерз как следует? — спрашивает дядя Ури, как бы ни к кому не обращаясь, и расчесывает бороду всеми десятью пальцами. Всякий раз, когда он просто так, чтобы поддержать разговор, обращается к брату, он расчесывает бороду.

— 3… замерз, — торопится Пиня подтвердить слова брата, чтобы показать, что тот попал в самую точку. — Е… едва ж… живой доехал. Восемь ч… часов в санях.

— Однако… — пожимает дядя Ури плечами. — Я не понимаю… В твоем тулупе совсем нельзя замерзнуть. Я вот езжу в беличьей шубе и то не замерзаю.

— Да, то есть, собственно говоря, б… было очень т… тепло… Старая ш… шуба, но теплая!

Так

торопливо оправдывается дядя Пиня. Дядю Ури он уважает. Дядя Пиня согласен со всем, что говорит дядя Ури. Его нервный и несколько деспотичный брат может менять свое мнение хоть по десять раз в час — дядя Пиня знает только одно: дядя Ури — богач. Владеет… десятью тысячами рублей собственного капитала, домом, коровой. В Погосте дядя Пиня рассказывает, что у брата целых двадцать тысяч и две коровы. Когда дядя Пиня в гостях у дяди Ури, у дяди Пини одно правило: скажет дядя Ури «ночь», значит — ночь, ясное дело ночь. Изменит дядя Ури свою точку зрения и скажет: «Наоборот, сейчас как раз день!», дядя Пиня тотчас рассмеется:

— Хи-хи, что с того, что сейчас ночь! Она вроде дня!

Однако дядя Пиня все время замечает, что он каждый раз попадает впросак: то вперед забежит, то не догонит. И дядя Ури никогда не бывает доволен его согласием. Трудно, очень трудно подлизаться к старшему брату, шкловскому богачу.

В тот же вечер за ужином происходит такой разговор:

— Что-то нынче капуста очень кислая, — говорит дядя Ури тете Фейге.

— Д… действительно, кислая, — заикается вслед дядя Пиня, — ужасно кислая!

— Я не понимаю, — отзывается тетя Фейга, — я, кажется, насыпала в горшок пригоршню сахарного песку и сварила капусту, кроме того, ты же, кажется, любил, чтобы было кисловато.

Дядя Ури слегка пугается того, что тетя Фейга рассердится на него и на его гостя. Он сразу же соглашается:

— Знаешь, что я тебе скажу, Фейга, жена моя, может быть, ты и права, да… Кажется, она достаточно сладкая. Сначала мне показалось…

— Да, собственно говоря, совершенно сладкая, о… очень сладкая, — помогает ему дядя Пиня. — 3… замечательная капуста, просто н… наслаждение.

Это не нравится тете Фейге:

— Мда… сладкая, сладкая. Что за вкус у капусты, если она сладкая?

— К… кто говорит сладкая? — пугается дядя Пиня. — Главное, к… кислота. Должно быть кисловато…

— Знаешь, что я тебе скажу, Пиня, — прерывает его дядя Ури, — лучше ешь! Ешь себе на здоровье!

— А… а я что делаю? — удивляется тихонько дядя Пиня и углубляется в тарелку. — Что такое? Разве я что-нибудь говорю?

2

Но это все не более чем предисловие. Настоящие разговоры между дядей Ури и дядей Пиней начинается на день-два позже. Самовар кипит на столе. Тетя Фейга на рынке. Дети в хедере. Оба брата, шкловский богач и гость из Погоста, сидят с глазу на глаз и беседуют о чем угодно, но только не о займе, ради которого дядя Пиня сюда приехал. Один, возможно, стесняется, другой делает вид, что ни о чем не догадывается. Дядя Ури говорит, дядя Пиня поддакивает. Выходит, как у хазана с хористами. Дядя Ури слегка возбужден. Дядя Пиня еще вчера дал ему понять, что ему нужно «на задаток»… не меньше полусотни, а нет, так хоть в петлю. Тетя Фейга услышала и рассердилась: дескать, когда же это кончится? Нет, она не в состоянии терпеть такое от родственников мужа. Сил больше нет. Она схватила свой бязевый жакет, накинула шерстяной платок, взяла кошелку

и ушла на рынок. В обществе, чтобы успокоиться, ходят в театр. Дядя Ури, если что-то не так, уходит в бесмедреш, а тетя Фейга — на рынок. С рынка она всегда возвращается освеженной, успокоившейся.

Дядю Ури, однако, не радует, когда тетя Фейга торчит на рынке часами. Во-первых, он чувствует себя одиноко без поставленного ею самовара. Некому стакан чаю налить… И, во-вторых, что женщина делает на рынке? Верно, зазря деньги тратит…

— Вот ведь, — говорит дядя Ури, отстояв шмоне-эсре майрева, — до сих пор не пришла с рынка. Олейну лешабеях ладейн хакейл лосейс гдуле [73] (На нас возложено прославлять Господина всего мира, провозглашать величие)… Не вернулась. Вайнахну кейреим умештахавим умейдим [74] (Мы же преклоняем колена, и падаем ниц, и возносим благодарность)… Тьфу… Ушмей эход [75] (И имя Его едино)…

73

Начало заключительного фрагмента майрева, произносимого вслух после шмоне-эсре.

74

Отрывок из заключительного фрагмента майрева.

75

Заключительные слова упомянутого выше отрывка и всего майрева в целом.

— Не может спокойно посидеть, точно в доме есть лишние деньги… — продолжает он посвежевшим голосом, как тот, кому только что дали слово. — Только бы мотать, только бы мотать…

— Им бы только тратить, — соглашается дядя Пиня. — Все им мало, и все им не хватает, и все им…

Это раздражает дядю Ури. Неужто Пиня и вправду полагает, что его Фейга вроде лавочниц в Погосте? Он поворачивается к нему:

— Ну-ну, только не думай, что она мотовка. Как бы не так. Она завсегда рубль сбережет. Если бы не она, у меня бы все давно растащили…

— Кто говорит? — спохватывается дядя Пиня. — Уж такая хозяйка… Настоящая хозяйка. Я ж и сказал: дай Бог…

Дядя Пиня чувствует, что брат грубо срезал его, и на мгновение становится тихо. Неловкая тишина.

Дядя Ури наливает два стакана чаю, при этом ошпаривая себя паром, но молчит. Он досадует на то, что невольно обидел младшего брата. И начинает снова:

— Не в этом дело. Прийти-то она могла уже, прийти. Женщина должна знать, должна…

— Жена должна знать, — вторит ему дядя Пиня. — Сбегала на рынок, купила и обратно. Я всегда твержу моей, твержу ей: сбегала на рынок и домой…

Приходят из хедера дети. Перед Пуримом их отпускают домой пораньше. Они входят вместе со свежим запахом мороза. Младшенький несет зажженный фонарик.

— Добро пожаловать! — восклицает дядя Ури. — А это что еще за люминация? Днем с огнем! На улице, кажется, еще совсем светло.

— И верно, — начинает растолковывать детям что к чему дядя Пиня, — для чего вам ходить со светом? Просто так ходить со светом… Неужели дети не понимают, что свет денег стоит…