Школа двойников

Баконина Марианна Станиславовна

Лизавета заметила два хищных взгляда – Сашин и Cаввин, – схватила гримершу и поволокла в соседнюю комнату, к себе, от греха подальше. Закрыла на ключ дверь и затолкала гримершу в гостевое кресло:

– Садись, садись…

Марина несколько ошалела от такого резкого обращения и даже несколько раз порывалась встать, потом поняла, что со спортивной Лизаветой ей не сладить, смирилась и даже расслабилась в мягком цветастом кресле. Это было самое удобное кресло в Лизаветином кабинете, и стояло оно в дальнем углу. Рядом висел привезенный из Берлина плакат «Ревность» – репродукция великого творения Босха. Когда Лизавета приспособила его к стенке, Саша Маневич одобрительно сказал: «Ты

стала мастером всевозможных знаков. Ревность – это как раз то особое чувство, которое обуревает многих приходящих в эту комнату». – «Ревность – вообще двигатель прогресса», – предпочла тогда не понять странный намек Лизавета.

Марина тоже обратила внимание на плакат, она с минуту рассматривала его, а потом спросила:

– Хорошая полиграфия и репродукция редкая, где нашла?

Старые студийные гримеры и парикмахеры, многие с высшим художественным образованием, зачастую разбирались в искусстве – будь то музыка или живопись – куда лучше, чем молодая журналистская поросль, прорвавшаяся к микрофону чуть не со школьной скамьи и благополучно путающая инцидент с инцестом. Об одном таком молодом эстете Лизавете совсем недавно рассказывала именно Марина: «Представляешь, сидит, я его пудрю, а он свысока бросает – мол, сегодня в автобусе видел инцест! У меня чуть пуховка из рук не выпала! А он ничего, дальше рассказывает, как пассажир с контролером поссорились…»

– Это немецкая работа, – ответила Лизавета.

– Сразу видно. – Марина вздохнула и поерзала, устраиваясь поудобнее. – Мне рассказали, ты вчера чуть ли не ночью звонила, меня разыскивала. Наша старшая от неожиданности аршинными буквами записку написала, чтобы я непременно тебя нашла. И днем звонила. Ты даешь, мать! Что стряслось-то?

Лизавета хотела было задать вопрос о Леночке Кац, но тут не ко времени вспомнила о клятве, вырванной у нее Сашей Байковым. «Ладно, сначала спрошу, а потом все перескажу Маневичу, пусть он раскручивает дальше», – мысленно утешила себя Лизавета, села на диван и посмотрела на притихшую в кресле гримершу.

Марина была типичным мастером тона, пудры и кисточки. Невысокая, довольно плотная брюнетка, с короткой, очень хорошей стрижкой – видно, что работает и дружит с парикмахерами, косметики почти никакой и отлично выглядит, сильно моложе своих реальных сорока. Одета просто и удобно – джинсы, длинный яркий свитер, кроссовки.

– Успокойся, ничего особенного. Просто вот какое дело… Ты с Леночкой Кац у Новоситцева работала?

– Работала… – удивленно согласилась Марина.

– До конца?

– Нет, ее забрал продюсер. – Гримерша криво усмехнулась; вероятно, ее не очень радовали шеренги людей в белом, которых надо было все время подпудривать и подмазывать. – Это ведь он дурь с клипом придумал. Он Леночку и в город взялся подвезти.

– В какой город и с чего вдруг?

– А почему ты спрашиваешь? – неожиданно побледнела Маринка и запричитала: – Ой, да что ты, да не может быть! А я-то, дура, не подумала. Так ты думаешь, она именно тогда исчезла? Этот тип мне сразу не понравился, скользкий такой, глазки бегают, болтает ерунду всякую. Все время в гримерке отирался, то к столу подойдет, то пуховки начнет трогать. Я терпеть не могу, когда над душой стоят. И вообще, он на маньяка похож. Значит, ты думаешь, это он Леночку…

– Погоди, я еще ничего не знаю, – перепугалась Лизавета, ей только слухов на студии не хватало, что Леночку похитил этот чертов продюсер.

Скорость распространения слухов вообще, а телевизионных – в особенности, значительно превосходит скорость звука. А раз продюсер, заказавший клип, тусуется на телевидении, он узнает о том, что его записали в маньяки-убийцы, задолго до того, как Лизавета

или Маневич сумеют его отыскать.

– Да, он мне сразу не понравился, главное, Ленку увез непонятно зачем… – не унималась Марина.

– Что значит – непонятно? Он ее в ресторан пригласил, за коленки трогал или что? Глазки ей строил? – Лизавета поняла, что остановить поток подозрений сможет только конкретный вопрос.

– Да Бог с тобой, какой ресторан! Какие глазки! Ленка бы и не пошла. У нее один свет в окошке, ее Валерочка. Вполне, между прочим, бесполезное существо. Уже год как не работает, лежит на диване, размышляет о вечном. А она все время: «Валерочка, Валерочка…» Котлетки на пару, творожок – у него язва, что ли, застарелая…

– И почему она поехала с этим продюсером? – осторожно поторопила гримера Лизавета.

– Да работать, конечно, что еще. Мы в тот день гримировали этого… кандидата в президенты. У него кожа – кошмар, красная, шершавая, с пятнами какими-то, мешки под глазами, шея морщинистая, лысина, взгляд мышиный. А Витька хотел, чтобы он был гладенький, как Рональд Рейган… Пришлось повозиться, особенно пока шею шпаклевали. А этот – он все время рядом с кандидатом болтался. Даже с нами не резвился, как обычно. Ясное дело – тот заказчик, вот этот и проверял, нравится – не нравится. И заодно демонстрировал свою солидность. Потом, когда кандидата загримировали, начал расхваливать: мол, на десять лет помолодел, мол, на это всегда надо внимание обращать! Клиент, конечно, растаял. Потом продюсер уволок его на съемочную площадку. Мы только собрались покурить, этот возвращается и…

– Кто «этот»? – Лизавета с трудом продиралась через «тех» и «этих» в Маринином рассказе.

– Продюсер. – Марина скорчила очаровательную гримаску, призванную показать, каким противным был «этот» продюсер. – Я думала, он при хозяине будет, хоть часок от него отдохнем. Нет, явился!

– И что?

– Опять начал говорить комплименты – какой коричневый и гладкий получился его патрон. Он так и сказал – патрон! Причем без него-то не особо церемонился. Так прямо и говорит: вы из нашего ворона – орла сделали! А потом подсел на подлокотник кресла рядом с Ленкой и опять о том же самом: «Как вы его отполировали! Блеск! А на шею что положили?» Сам улыбается нежно-нежно… У меня даже скулы свело. Ленка отвечает – мол, это косметический воск, используется при создании портретного грима или для маскировки явных дефектов. Тот аж взвизгнул от радости. Как будто всю жизнь мечтал гримером стать. И опять расспрашивать начал… – Марина поискала глазами пачку с сигаретами.

– О чем? – Лизавета, сидевшая ближе к столу, протянула ей коробочку и зажигалку. – О чем он ее расспрашивал?

– О работе. – Марина держала сигарету очень по-дамски, элегантно и непринужденно. – О том, что такое портретный грим. Как его делают. Про накладки. Когда узнал, опять затрясся. Значит, внешнее сходство не обязательно? Леночка ему все объяснила – про тип лица, про губы, про то, что сходство, вообще говоря, не обязательно. Я тогда еще вспомнила, как она сделала из Ролана Быкова толстяка Хрущева и как это классно получилось.

– А он что?

– Совсем приторный стал, за плечи Леночку приобнял, говорит: «Это вы занимались гримом на этом фильме! Я восхищен!» – Марина так произнесла последнюю фразу, что Лизавете сразу вспомнился большой бал у Воланда и крики Бегемота: «Я восхищен, я восхищен!» Ей подумалось, что и продюсер, должно быть, похож на кота – жирного, ласкового и несимпатичного.

– А зачем ему был нужен этот портретный грим?

– Бес его знает, – пожала плечами Марина. – Но он несколько раз переспросил: «Вы и портретный грим можете? Любого двойника сделать умеете?»