Школа на горке
Шрифт:
— Сильва, — сказал Муравьев.
Сильва сразу потянула поводок, хотела подойти к ним. Анюта узнала их и сказала:
— Борис! Мне скоро велосипед купят, складной. А ты умеешь на велосипеде? Не умеешь?
— Слушайте! — вдруг закричал Валерка. Валерка редко кричал, поэтому все удивились и стали ждать, что он скажет. — Собака! — крикнул Валерка.
— Что — собака? Сами видим, что собака, — сказал Костя.
— Это Сильва, — сказал Муравьев.
— Это почти Анютина собака, — добавил Борис.
— Что ты кричишь? Говори толком, — проговорил Костя. — Собака, ну и что?
—
Когда Валерка говорил о собаках, его нельзя было остановить. Он приходил в экстаз и в это время никого не видел.
Сильва носилась по бульвару, какой-то маленький ребенок бегал за ней, но догнать не мог и визжал от охотничьего азарта.
Костя наконец не выдержал:
— Валерка! Ты что сюда пришел? Собак прославлять? Мы и так согласны, что это очень умное животное. Дальше-то что?
— Не понимаешь? На лице Валерки было записано: «Эх вы». Он посмотрел в лицо каждому, даже маленькой Анюте, которая стояла рядом со скамейкой. — Сильве надо дать понюхать письмо, вот что! Сильва приведет по следу! Она найдет этого Г.З.В.! Сильва сможет! Вы посмотрите, какие умные у нее глаза!
— А что? Это мысль! — Муравьев встал, и остальные тоже поднялись.
— Это моя собака, — строго сказала Анюта к взяла за ошейник Сильву, которая устала бегать и как раз в эту минуту прибежала и уселась около Анютиных ног.
— Твоя, твоя, — сказала Катаюмова. — Кто с тобой спорит?
— Мы просим у тебя собаку всего на два часа, — сказал Костя. — Для очень важного поиска. Согласна?
Анюта думала. Борис сказал тихо:
— Всего на два часа, а, Анюта? Мы ровно через два часа ноль-ноль минут отдадим.
— Ладно, — наконец сказала Анюта. — Только чтобы ровно через два часа ноль-ноль минут. — Такая почти военная точность почему-то понравилась Анюте. — Только смотрите, ни сахара, ни конфет ей не давайте, у нее и так диатез.
— Не будем, не будем, — сказал Борис, — не беспокойся, Анюта.
— И не вздумай отпускать с поводка. Убежит и не вернется.
— Не отпущу, ни за что не отпущу.
* * *
Старшина Чемоданов крикнул на всю казарму:
— Подъем!
Юра вскочил. Темно за окном, темно в казарме. Рядом маячит фигура Носова. Носов садится прямо на пол и наматывает длинную обмотку. Юра тоже быстро наматывает обмотку. Она уже не путается, не вырывается из рук, как раньше. И ботинок находится сразу, он не затолкнулся под кровать. Это хорошо, когда можешь в темноте, спросонья, попасть правой ногой в правый ботинок.
Они идут строем в темноте. Мерзлая земля звонко стучит под ногами, корявая дорога присыпана светящимся снежком. Бьют дорогу тяжелые шаги. Юра уже привык ходить в строю, длина шага рассчитана так, чтобы не наступать на пятки тому, кто идет впереди. А если шагаешь с нужной скоростью, можно вздремнуть и на ходу. Юра закрывает глаза, чтобы попробовать — и тут же засыпает. Строй не быстрый, не медленный — размеренный, ноги идут, а глаза закрыты. Сон не сон, а все-таки сон.
Дует
...Дует, совсем застыла спина. Наверное, мама открыла форточку на всю ночь, мама стремится, чтобы все побольше дышали свежим воздухом. Ночью было тепло, а теперь, наверное, уже утро. Как быстро оно пришло, совсем не успел выспаться, а сейчас мама начнет будить его, пора в школу.
— Юра! Вставай, сыночек.
Мама жалеет его будить. Скажет: «Вставай, Юра» — и уйдет на кухню, будет там ставить чайник. Нарочно уйдет, не до конца разбудив, чтобы Юра мог еще минут пять поспать. И он спит эти самые сладкие пять минут. А потом, напрягая всю волю, встает. Почувствовал босыми ступнями мохнатый коврик у кровати — рыжие розы на черном фоне. Смешные розы, смешной шершавый коврик щекочет пятки. Ветерок дует в форточку совсем не холодный, ласковый мирный ветерок. Юра одевается. Юра идет умываться. Почему так холодно спине? Юра садится за стол, мама намазывает маслом белый кружок батона, придвигает бутерброд Юре. А где же папа? Папа уже ушел на свой завод, папы нет. И Юра сейчас доест и побежит в школу. И тут он слышит:
— Юра! Вставай, сыночек, опоздаешь в школу.
Мамина легкая рука трогает его голову. И тут он просыпается в самом деле. Опускает ноги на прохладный шершавый коврик. На столе стоит чайник, в форточку задувает ветерок. Значит, до этой минуты он спал и видел во сне, что он встал, оделся, умылся, и коврик видел, и чай. Вот только попить и поесть не успел, во сне редко удается поесть. Но как ясно все виделось: желтые розы на коврике, легкий ветерок из форточки, мамин коричневый халат с желтыми разводами, синее утро за окном, пар над носиком чайника, красная масленка на синей скатерти. Ясно, как наяву, а оказалось — во сне. А вдруг и сейчас это сон? Вдруг он все еще спит и ему опять снится то же самое — как он зашнуровал ботинки, как трудно попадали концы шнурков в нужные дырочки, потому что железочки от шнурков давно отвалились и концы облохматились. Может же и это быть во сне. И красная масленка, и коричневый мамин халат.
Юра встряхивает головой, таращит глаза на маму.
— Что ты трясешь головой, как козленок? Поторопись, сынок, в школу опоздаешь.
Какая у мамы улыбка, он раньше не замечал — зубы белые-белые, глаза темные, и в каждом глазу светлая точка. Мама накидывает на плечи серый пуховый платок, от этого в комнате уютно и легко...
— Отставить сон в строю!
Юра вздрогнул, проснулся, в него ткнулась голова Хабибуллина. Старшина Чемоданов сурово сдвинул брови. Рассветает.
— Отставить сон в строю! Запевай!
Значит, все-таки уснул на ходу. Значит, правда — если как следует устал, заснешь хоть вниз головой.
Запевает Сергей Александров. Высокий голос напряженно поет, того и гляди, сорвется:
— «Эх, махорочка, махорка! Породнились мы с тобой. Вдаль глядят дозоры зорко. Мы готовы в бой, мы готовы в бой!»
И все подхватили, как будто не было в это мрачное сероватое утро других желаний — только петь в пустом поле: «Мы готовы в бой, мы готовы в бой».
Звенит под ногами промерзшая, прокаленная холодом дорога. Тупо стучат ботинки, все разом. «Эх, махорочка, махорка...»