Школа негодяев
Шрифт:
Блинов изрядно отхлебнул из стакана и даже не поморщился.
– Что так мрачно?
– Это еще оптимистично, – возразил Владимир Анатольевич. – Вот если меня закроют, тогда будет настоящий мрак! Вот скажи мне, как человек опытный: я, который столько обо всех знает – долго ли в камере проживу?
Сергеев развел руками.
– От тебя зависит. Если начнешь петь – наверное, недолго. Как я догадываюсь, у тебя влиятельные враги?
Блинов фыркнул, как нюхнувший нашатыря кот.
– Других не держим. Но я им, блядям, в руки не дамся!
– Харакири
– Не поверишь! – огрызнулся зло Блинчик. – Будут. За те бабки, что я им доплачиваю, они во всех будут стрелять! И в Президента, и в премьер-министра и в генерального прокурора. Он меня, сука, арестовать вздумал! Он же наш партиец! Мы же с ним такие дела крутили!
Владимир Анатольевич затрусил головой и впился в край стакана с темпераментом оголодавшего вампира.
– Точно в камере долго не проживешь, – вздохнул Сергеев. – Плохие у тебя в тюрьме перспективы, Володенька. Нельзя о нашем генеральном прокуроре, о светоче законности, такие вещи говорить! Разве мог он снизойти до того, чтобы в барыгой-депутатом дела делать?
– Это кто барыга? – возмутился было Блинов, но тут же скис. – Три уголовных дела, – произнес он с трауром в голосе. – Три уголовных дела за неделю. Веришь, не что-то крупное, так, мелочи, чтобы не дай Бог кого не зацепить как подельника. Но по совокупности могут и десятку впаять… Тут уж как прокурор попросит!
– А я даже догадываюсь, сколько он попросит, – поддержал Умка. – И кажется мне, что это будет не минимум…
– Однозначно… – протянул Блинов. – Максимум. И что обидно – я эту суку в кресло сажал. В первый раз – я. Он мне ноги целовать должен! Не будь меня – сидеть бы ему или в области прокурором, или на красной зоне – зеком. Он такое вытворял… А теперь на меня! Три уголовных дела!
– Успокойся, – попросил Сергеев. – Мученик! Ты меня зачем звал? В жилетку плакать?
– Тебе поплачешь, – буркнул Блинов, делая очередной глоток. – Ты же, как наждак!
– Блинов, я уже понял, что тебе херово. Зачем весь этот цирк на проволоке? Какой прокурор? Какие дела? Ты же неприкасаемый!
– А неприкасаемый – это не пожизненно, – улыбка у Владимира Анатольевича получилась совсем кривая, скорее гримаса, а не улыбка. – Нынешний Президент мне ничем не обязан, сам понимаешь. Его окружение неровно дышит, когда меня видит, хотя половину из них за руку в политику провожал!
– И воспитанники у тебя достойные. Подготовил себе смену, Владимир Анатольевич – и иди себе с Богом! Что тебя держит? Денег у тебя – полно! Мир большой, Блинчик. Если не высовываться и не пытаться организовать реванш, то мир очень большой. Можешь мне верить, я точно знаю…
Блинов посмотрел на Сергеева, как на душевнобольного.
– Ты полагаешь, что я могу спрятаться?
Сергеев кивнул, закуривая. Он все пытался заставить себя пожалеть Блинова, но не мог. Не получалось, хоть убей!
– Наивный ты человек, Мишенька! Столько лет на
– Я тебя научу, – предложил Умка. – Если задача стоит так, то я смогу тебе помочь. Это будет тихая жизнь, но я практически гарантирую, что фрагментом цементного блока ты не станешь.
– Предлагаешь всю оставшуюся жизнь жить мышью?
– Ключевое слово «жить», Володя, – резонно заметил Сергеев. – Остальное – слова второстепенные. Ты определись. Ты же сейчас бежать собрался? Так в чем смысл?
– Ха! – захмелевший Блинов взмахнул рукой, орошая виски стол, свою белую рубашку и ковер. – Вовремя отступить! Смысл! Отойду в сторонку, пока эти крысы будут жрать друг друга, а когда все утомятся – раз! – и выйду из кустов!
– И сколько ты собираешься ждать? Год? Два? Пока тебя не забудут? Если тебя забудут, значит, ты исчезнешь… Так чем это отличается от того, что предлагаю тебе я? Зачем тебе пытаться стать крысиным королем, Блинов? Вдруг победишь не ты, а кто-то из тех, кого ты за руку привел в политику? Чего тебе сейчас не хватает? Чего еще у тебя нет? Чего еще не было?
– Ты не поймешь… Не поймешь, – печально сказал Блинов. – Потому что не пробовал. Власть, Мишенька, это даже не героин. Героин – говно, от которого можно отвыкнуть, если сильно захотеть. А власть… Власть – она становится твоей частью, встраивается в твою ДНК, врастает в тебя, и у нее в-о-о-о-о-о-т – он раскинул руки, как мог широко, – такие корни: не выдрать! Круче нее нет ничего! Это я тебе говорю! Я! Который рулил этой страной почти шесть лет! Власть меняет тебя до самой последней клеточки. Да!
Он сделал еще глоток, и посмотрел на Сергеева неожиданно трезвыми, злыми глазами.
– Ты не поймешь, Миша, еще и потому, что человек без власти – это недочеловек. И чувствуешь ты это только тогда, когда власти лишаешься.
Умка молчал.
– Что? – спросил Блинов. – Обиделся? Ну, прости… Можешь мне в морду дать, как тогда. Только я не шучу. Сейчас не до шуток. Если бы ты знал, как мне сейчас страшно, Умка! Страшно до всырачки! У меня страх вот здесь! – он похлопал себя по низу живота. – Он мне сейчас яйца жует! Я виски пью, чтобы в туалет не бегать, как ссыкливый щенок, а все равно бегаю… Вот, – он начал выбираться из кресла, – и сейчас пойду, пора…
Его повело, но Блинчик навалился животом на стол и устоял.
– Вот, бля… – сказал он, – голова ясная, а падаю. Что ж мне с собой сделать, а? Страшно мне, Сергеев, стра-а-а-а-ашно! Но я не смерти боюсь. Я ее видел близко. Не так много раз, как ты, но это кто на что учился… Я боюсь вернуться назад, понимаешь? Слететь с горы, на которую я лез столько лет. А, знаешь, как я на нее лез? У-у-у-у-у! Как я лез! Это история! Смерть – это херня. Раз – и все. Умер, блядь, и закопали! А вот сидеть живым внизу всю оставшуюся жизнь и смотреть, как другие, которые тебе в подметки не годятся, толкутся на вершине… Это, блядь…