Школа одаренных переростков
Шрифт:
Действительно, как?
— Дело вот в чем, Алексей. У каждого человека есть свое… назовем его так: "запретительное слово". С помощью этого слова, мысленно его произнося, человек гонит от себя ненужные, недостойные, постыдные мысли. У тебя тоже есть такое слово. Я его знаю, но необходимо, чтобы ты осознал его сам. Вот ты уже десять раз мысленно произнес одну неприятную для тебя фразу и всякий раз выключал ее одним и тем же словом.
"Какую еще фразу? — подумал я. — Что он мелет? Какой же я тупица! Ай, ладно…"
Петров
— Вот, вот.
Я понял.
— Проверь себя: всегда ли ты пользуешься этим словом? Подумай о неприятном.
"Не так он со мной занимается, — подумал я. — Как с дурачком, по облегченной программе. Ай, ладно…"
— Теперь так, — продолжал Петров. — Этим ключом ты можешь пользоваться для самоконтроля. Допустим, тебе надо ответить на вопрос…
Довольно быстро я понял, как надо обращаться с ключом, как прерывать себя в уме, как возвращаться к тому, что подумал раньше.
Мы поиграли в забавную игру: "А собственно, с чего это пришло мне в голову?"
Всё это было легко, я бы сказал — слишком легко. Может, только для начала?
— Именно для начала, — успокоил меня Петров. — Завтра я научу тебя, как избавиться от этого слова. А не то в голове будут сплошные ладушки: «ладно» да «ладно». Ну, утомился? А теперь повтори: "Удивительное дело, я совершенно не устал".
"Удивительное дело… ай, ладно!.. я совершенно не устал!" — подумал я.
Это было несложно, но до полетов под куполом еще ой как далеко!
27
В столовой после утренних уроков я увидел одарёнышей в полном комплекте.
Все были в синей форменной одежде, кроме меня и Дениса Дмитриенки. Белобрысый красовался в немыслимом кремовом блузоне с черным шейным платом, брюки на нем были тоже кремовые, сильно расклешенные. Жених да и только.
За столом рядом с ним и Леночкой Кныш сидела толстенькая девчонка с невыразительным, как будто заспанным лицом. Маленькие глазки, крохотный носишко, толстые щеки — и никакого гребня на голове: жиденькие косы двумя петельками, справа и слева. Из-за этих петелек на затылке у толстушки был некрасивый вертикальный пробор.
Как я понял, это и была та самая невидимая Ритка по прозвищу Черепашка, которой, если верить Соне Москвиной, я чем-то понравился.
Внешность Риткина меня разочаровала: лучше бы она была похожа на Соню, пусть даже с хохолком. Но — увы.
А вот на Черепашку она и в самом деле была похожа.
Если только Черепашки заплетают косы и умеют краснеть.
Увидев меня, Рита вспыхнула, как маков цвет, и низко наклонилась над тарелкой.
Белобрысый с Леной переглянулись и стали смеяться.
Ну, еще бы: девочке понравился мальчик, это же смешно до икоты.
Бедная Черепашка, она не умела блокироваться! Для одаренышей она была прозрачна, как вот этот стеклянный кувшин с водой.
Ей не помогло бы, даже если бы в
Но, в конце концов, это не моя печаль: пусть учится.
Подумав так, я сосредоточился на своем меню. Сегодня мне была желательна холодная гречневая каша с молоком. И молочный опять-таки кисель.
Всё это я обнаружил в глубинах никелированного прилавка — и почувствовал себя увереннее: ничего, потихоньку освоимся.
Соня Москвина сидела с двумя переростками, которых я тоже видел впервые.
Один из них, широкоплечий, с ярко-синими глазами и наголо остриженной головой, беззастенчиво меня разглядывал. Перед ним на столе было пусто: видимо, уже всё сожрал.
Другой, чернявый и бледнолицый, с заметным шрамом на щеке, усердно кушал. У него гребень был, да еще какой: полуметровой высоты, из шести перьев ярко-красного цвета.
Вот теперь вопрос насчет хайеров был окончательно закрыт: пусть тот, кто хочет, изображает из себя попугая, остальных это не касается.
Но вот рассадка… Три плюс три плюс один. Возможно, всех остальных такая формула игры устраивала, но не меня. Я не собирался быть вечным новичком и одиночкой.
Что ж, сделаем первый ход.
Я подошел к Сониному столику, поставил свой поднос на свободное место.
— Привет, ребята. Меня зовут Алексей. Алексей Гольцов.
Стриженый показался мне заводилой, поэтому я протянул руку сперва ему.
— Олег, — сказал стриженый.
Рукопожатие его было по-спортивному крепким.
А вот с бледнолицым номер не прошел: этот тип сделал вид, что не видит моей протянутой руки, и продолжал есть винегрет, уставившись в него с таким видом, как будто там попадаются гвозди.
Я понял, что это и есть тот самый Юрка Малинин, который врет, что умеет прослушивать даже учителей.
Да, но что я ему сделал, этому Малинину? Даже про его дикий хайер я не успел подумать ничего плохого.
Делать нечего, пришлось руку убрать.
Но бледнолицему было мало моего унижения: видимо, ему захотелось оттянуться за мой счет по полной программе.
Он взглянул на меня и блатной скороговорочкой произнес:
— Только с ветки — и уже корешиться. Борзой!
Я не сказал ни слова, только посмотрел бледнолицему в глаза и дал ему возможность прослушать всё, что я думаю о таких, как он, склочниках.
А потом как ни в чем не бывало обратился к черноглазой молнии:
— Что, Софья, попало?
Соня пожала плечами.
— Да нет, побрюзжали — и всё. А как твои волдыри?
Ответить я не успел: бледнолицый опередил меня новым наездом.
— Эй, как тебя, Гольцов, ты что, пластилиновый? — спросил он.
— Нет, — ответил я. — А ты?
— Я тоже нет. И нечего лепиться в комок. Видишь, тесно у нас. А кругом полно свободных столиков.
— Да я и не собирался к вам подсаживаться, просто мимо проходил, — возразил я. — Вижу — красный какаду. Подошел посмотреть поближе.