Школа одаренных переростков
Шрифт:
Пожиратели птиц, вот кто мы для них.
Юные каннибалы.
Ну, и плюнули бы на нас, на кровожадных бестий.
Но нет, они терпеливо возятся с нами.
Значит, мы им нужны.
Мы сейчас стажируемся перед долгосрочной командировкой неведомо куда.
И командировка должна быть именно долгосрочная, иначе не стали бы они набирать таких молодых.
Долгосрочной, но не пожизненной: иначе не стали бы они так аккуратно поддерживать мою переписку с мамой.
Значит, нас вернут на Землю из этой экспедиции.
Так или иначе, мы вправе потребовать, чтобы нам объяснили, к чему нас готовят.
Может, мы согласимся, а может и нет.
Черт их побери, этих пернатых: как они не понимают, что разумному существу нужна осмысленная цель?
Неужели им в голову не приходит, что мы давным-давно поняли, куда попали?
Я-то понял только сегодня, но теперь мне казалось, что это произошло давным-давно.
Или мы должны подать им знак? Но каким образом? Объявить голодовку? Собраться в столовой и застучать стаканами по столу:
"Мы хотим знать всё! Мы хотим знать всё!"
Глупо. Это ж не пионерский лагерь.
Должен быть канал связи с ними, непременно должен быть. Наверняка они удивляются, что мы до сих пор не воспользовались этим каналом.
Может быть, они даже слегка презирают нас, безропотных божьих коровок, которым нравится всё, что с ними делают.
Но где он, где, этот чертов канал?
77
Все слабоумные, должно быть, устроены одинаково. Столкнувшись с неразрешимой проблемой, они зависают и начинают бессмысленно повторять то последнее слово, которое хоть что-нибудь означало в ходе их размышлений.
Так и я: меня зациклило на слове канал, и я стал обдумывать его на все лады, поворачивая то одним, то другим боком. Так, наверно, кроманьонец высекал свою первую искру, колотя камнем о камень и ни на что, в сущности, не надеясь.
У меня не искрило, но я всем нутром своим чувствовал, что разгадка где-то здесь.
"Есть ли каналы на Марсе? Волго-Дон. Воды арыка бегут, как живые… Принимают ли в Ашхабаде первый канал телевидения? Канализация. Министерство связи. Телефон. У мамы теперь есть телефон. Да, но в школе нет никаких телефонов. Скорее уж тогда патефон…".
Телефон! А почему его, собственно, нет? Компьютеров тоже сперва не было, потому что нам они были без нужды, но вот Олегу он зачем-то понадобился — и Олег его измыслил.
Почему я не могу выдумать телефон? Здесь это так просто.
За спиной у меня что-то звякнуло, я обернулся — на стеклянном журнальном столике стоял новенький блестящий, цвета слоновой кости, телефонный аппарат с черным наборным диском. От него тянулся тонкий провод к стене, в которую была вделана розетка.
Я бросился к столику и, предчувствуя разочарование (старик Хоттабыч, как мне помнится, тоже устроил Вольке телефон —
Трубка была легкая, пластмассовая, с красивой решеточкой, из нее шел уверенный длинный гудок.
Этот гудок меня совершенно обескуражил.
Не знаю, на что я рассчитывал: может быть, на какой-то космический коммутатор:
"Барышня, соедините меня с Зимним дворцом!"
Или на каркающий голос Птицы Птиц:
"Вас слушают, молодой человек".
А тут — издевательское приглашение: звони, дурачок, куда хочешь.
Но куда?
Я для пробы набрал наш домашний номер — и чуть не заплакал, услышав мамин голос.
— Аллоу!
Неопытная абонентка, мама еще не приучилась правильно и непринужденно произносить "алло".
— Мама, это я, Алёша! — закричал я что было мочи. — С Новым годом, мамочка! Извини, если я тебя разбудил. У тебя всё в порядке?
— Почему ты так кричишь? — удивилась мама. — Я тебя очень хорошо слышу.
Слышно было и в самом деле прекрасно: как будто из соседней квартиры.
— Сыночек, ты откуда звонишь? — спросила мама.
О, если б можно было сейчас прокричать:
"Из дальнего космоса, мама! Меня украли! Помоги мне, мамочка!"
И заплакать горькими слезами маленького ребенка, который знает, что сейчас его приласкают, утешат, научат, как горе избыть…
Но я не имел на это права. Олег очень верно сказал: "Побереги свою маму, она ничем не может тебе помочь".
И, проглотив комок рыданий в горле, я небрежно спросил:
— Что значит откуда?
И сам же ответил:
— Из школы, конечно.
Хотел добавить: "Прямо из своей комнаты". Похвастаться по привычке. Но не стал — во избежание упрека: "Мог бы звонить каждый день".
— А разве вас еще не перевели в Звёздный городок? — спросила мама.
— Никуда нас не переводят. Здесь и так хорошо.
— А вот Егор Егорович говорит…
— Болтун твой Егор Егорович.
— Да нет, он не болтун.
— Нет, болтун.
Тут смутная мысль меня совсем растревожила. Даже не мысль, а догадка… и не догадка, а дальний отблеск ее: так молния ночью вспыхнет за горизонтом — но грома не слышно, еще далеко.
— Ну, хорошо, не будем спорить, — сказала мама. — Расскажи, как ты там живешь.
Пришлось без подготовки сочинять заливистую байку о новогодних празднествах.
Мама долго слушала молча, а потом прервала меня коротким вопросом:
— Алёша, ты заболел?
Это был даже не вопрос, это было полуутверждение, в русской пунктуации нет таких знаков препинания, чтобы эту интонацию передать:
— Сыночек, ты заболел. Я по голосу слышу, что тебе нехорошо.
Сбить ее с этой позиции словесным натиском было невозможно, требовался какой-то необычный ход, и неожиданно для себя я спросил: