Школа в Кармартене

Коростелева Анна Александровна

* * *

Афарви, сын Кентигерна, стоял на полутемной сцене в китайских одеждах, которые Сюань-цзан, прослышав о постановке, достал для него из рукава. Ему пора было в очередной раз отказываться от Крейдиладд. В пустом зале дымил сигаретой Мак Кархи. Тяжелая китайская коса, прицепленная шпильками, оттягивала голову назад, туфли неевропейского фасона тоже давали о себе знать. Некоторая свобода импровизации допускалась, и Афарви, перебирая шелковые кисти у пояса и не поднимая взгляда, начал:

– Я думал, в Страну Девяти областей Лебяжья

упряжка умчит нас, Я верил, мы вместе услышим дождь И шорох волны на Цзяне. Не плакал горше Бо Я о Цзы-ци, Порвав свои красные струны. Не плачу, но в сердце потоком слез Давно плотины размыты.

– Каким потоком слез? – вскричал Ллевелис. – Каким потоком? Ты, как болванчик, кланяйся, и все… пардон за неуместное сравненье. Ты что здесь муки Вертера развел?

– Аллах акбар, да кто же так играет? – подхватил Лливарх, игравший темпераментного араба и только что отказавшийся от той же Крейдиладд без тени душевных мук. – Тут делать ноги надо поскорей! Чем меньше тобой сказано, тем лучше! Невеста – бесприданница, пойми!

– Не знаю, что мешает вам, Афарви, – медленно сказал Мак Кархи, – но если вдруг китайский этикет, мы можем переделать вас в бенгальца.

Молчала только Двинвен, которая стояла ближе всех и видела лицо разряженного китайского претендента на ее руку. После репетиции она шепотом спросила Афарви в комнатушке размером со шкаф, в которой они гримировались, что такое с ним случилось. Афарви, с подведенными черным глазами, стирая со щек платком желтую пудру, отвечал:

– Ты думаешь, легко из раза в раз отказываться подло от тебя мне, когда на деле я б не отказался?

– А от чего б не отказался ты? – все так же шепотом спросила Двинвен.

– Пойти вдвоем с тобой, к примеру, в город на семичасовой сеанс в кино, – искренне сказал Афарви, привычным движением отцепляя китайскую косу.

* * *

Ллевелис, сидя на столе, как Будда, выжидательно говорил:

– А может быть, весь мир вокруг тебя – просто иллюзия?

– Вполне возможно, – немного подумав, покладисто соглашался Гвидион.

– А может быть, ты сам – лишь чья-то игра воображения?

– Почему нет? – пожимал плечами Гвидион.

– А как ты думаешь, вот эта пуговица не оторвется у меня сегодня?

– Да нет, вроде крепко пришита, – деловито осмотрев пуговицу, говорил Гвидион.

И Ллевелис в очередной раз взвивался, как язык пламени.

– Вот, – говорил он, спрыгивая на пол. – Вот то, о чем я говорю. Ты можешь усомниться в том, что ты реально существуешь, можешь предположить, что весь мир – сон, потому что это все легко! А усомниться в надежности пуговицы гораздо труднее! Потому что вот она, эта пуговица, и вроде бы пришита она крепко!.. – тут он с искаженным от усилия лицом вырывал эту пуговицу с мясом и швырял на пол. – Начнем с начала, – и вытирал пот со лба.

Гвидиону фантастически трудно давалось введение в сомнение. Обычные текущие задания Мерлина, которые Ллевелис щелкал, как фисташки, повергали Гвидиона в недоумение.

Мерлин давал в начале урока заурядный текст для разминки, одну из историй, которых в учебнике был нескончаемый запас. К ней давалось задание, например:

Усомнитесь

вместе с Сэймэем в том же, в чем усомнился он.

Учитель Сэймэй слыл среди соседей человеком беспорочным. Рядом с ним жила красивая девушка, родители которой владели продуктовой лавкой. Внезапно родители обнаружили, что у нее должен появиться ребенок. Они были в ярости. Девушка отказалась назвать отца ребенка, но после долгих настояний назвала Сэймэя. В большом гневе родители пришли к учителю. «Так ли это?» – только и сказал он.

Когда ребенок родился, его принесли к Сэймэю. К тому времени он потерял всякое уважение окружающих, что совсем не волновало его. Он окружил ребенка заботой и теплом, брал у соседей молоко для ребенка и все, в чем тот нуждался. Через год девушка все же не выдержала и сказала родителям правду, что отцом ребенка был молодой человек, работавший на рыбном рынке. Отец и мать девушки сразу пошли к Сэймэю, попросили у него прощения, долго извинялись перед ним и просили вернуть ребенка. Сэймэй охотно простил их. Отдавая ребенка, он сказал лишь: «Так ли это?»

Гвидион обхватывал голову руками. Таких заданий он не понимал, хоть убей.

– Ну, что вы тут корчитесь? – говорил Мерлин. – Настоящий ученый должен уметь усомниться во всем! Давайте, сомневайтесь!.. Как вы собираетесь работать по специальности?

– Если мне нужно удалить овце больную почку, а я начну сомневаться в том, что я – это я и что в руке у меня действительно скальпель, овца подохнет, – в раздумье говорил Гвидион.

– Нужно успевать сомневаться быстро! И не в чем попало! – строго говорил Мерлин. – Ох уж этот Диан, вырастил тут ученичка… на мою голову!

Но однажды Мерлин все-таки собрался с мыслями, поплевал на пальцы, кряхтя, полистал некоторые ветеринарные энциклопедии и сочинил пример, который на первом же занятии, страшно довольный собой, изложил Гвидиону:

– А вот представьте-ка себе, дитя мое, что у овцы бактериальный дерматит, тяжелейший?

Все зажали носы и отвернулись, и только Гвидион с зажегшимся в глазах живым интересом сказал:

– Ну?

– Что ну? Убил одну! А вы хотите воспользоваться цинковой мазью. За неимением глюкокортикоидов. А? – и Мерлин залихватски потер руки.

– Так, – сказал Гвидион с таким осмысленным видом, какого у него на введении в сомнение давно уже не бывало.

– И вот вы берете оксид этого самого… – Мерлин пощелкал пальцами, – никеля…

– Цинка, – кивнул Гвидион.

– …И потихонечку его наносите на пораженные участки этой самой… овцы. И тут вдруг вас охватывает одно маленькое сомнение…

Гвидион напрягся.

– Что вы уже не в первый раз видите эту овцу! И что эта овца будто бы раньше была больше размером!

Гвидион непроизвольно зашевелил губами, соображая.

– А самое-то главное – что у этой овцы и тогда уже был какой-то декоматоз!

– Демодекоз? – быстро спросил Гвидион.

– Ну!

– Клещи? – растерянно переспросил Гвидион.

– Да какие клещи! Думайте лучше!

– Это была, конечно, мать той овцы… у нее наследственное заболевание… не бактериальное… псориаз!

– Вот! – торжествующе провозгласил Мерлин. – Какое-то маленькое сомнение – а сколько ощутимой пользы для всех!.. В основе всякой диагностики лежит хорошее, добротное сомнение, дитя мое.