Школьная горка
Шрифт:
– Да, я послал своих слуг.
– Я их не видел.
– Можете увидеть, если захотите.
– О, я бы все отдал за это!
Слуги сделались видимыми; они заполнили всю комнату. Ладные они были ребятишки – маленькие, алые, словно бархатные, с короткими рожками и острыми хвостиками; те, что стояли, стояли на металлических пластинках, те, что сидели – на стульях, кружком на диванчиках, на книжном шкафу, – дрыгая ногами, тоже подложили под себя металлические пластинки.
– Предосторожность, чтобы не опалить мебель, – спокойно пояснил мальчик, – они только появились и еще раскалены.
– Это
– Да.
– Настоящие?
– О да, вполне.
– Им здесь не опасно?
– Нисколько.
– А мне можно их не бояться?
– Конечно, нечего их бояться.
– Тогда не буду. По-моему, они очаровательны. Они понимают по-английски?
– Нет, только по-французски. Но их можно обучить английскому за несколько минут.
– Это поразительно. Они – извините, что я спрашиваю, – ваши родственники?
– Нет, они сыновья подчиненных моего отца. Вы пока свободны, джентльмены.
Маленькие дьяволята исчезли.
– Ваш отец…
– Сатана.
– Господи помилуй!
Глава V
Xотчкис, разом обмякнув, без сил опустился в кресло и разразился потоком отрывочных слов и бессвязанных предложений; смысл их не всегда был ясен, но основная идея понятна. Она сводилась к тому, что по обычаю, привитому воспитанием и средой, он часто говорил о Сатане с легкостью, достойной сожаления; но это был обычный пустопорожний разговор, и говорилось все для красного словца, без всякого злого умысла; по правде говоря, многое в личности Сатаны вызывало у него безмерное восхищение, и если он не говорил об этом открыто, так то досадная оплошность, но с сей минуты он намерен смело заявить о своих взглядах, и пусть себе люди болтают, что хотят, и думают, что угодно.
Мальчик прервал его спокойно и учтиво:
– Я им не восторгаюсь.
Теперь Хотчкис прочно сел на мель; он так и замер с открытым ртом и не мог произнести ни слова; ни одна здравая мысль не приходила на ум. Наконец он решился осторожно прозондировать почву и начал вкрадчивым улещающим тоном:
– Ну, вы сами понимаете, это в природе вещей: будь я, положим, дьяволом, славным, добрым, почтенным дьяволом, и будь у меня отец – славный, добрый, почтенный дьявол, и к нему относились бы с предубежденностью – возможно, несправедливой, или, по крайней мере, сильно раздутой…
– Но я не дьявол, – невозмутимо молвил мальчик.
Хотчкис не знал, куда глаза деть, но в глубине души почувствовал облегчение.
– Я… э… э… так сказать, догадывался. Я… я… разумеется, не сомневался в этом, и хотя в целом… О боже милостивый, я, конечно, не могу тебя понять, но – слово чести – я люблю тебя теперь еще больше, еще больше. У меня так хорошо на душе, так спокойно, я счастлив Поддержи меня, выпей что-нибудь. Я хочу выпить за твое здоровье и за здоровье твоей семьи.
– С удовольствием. А вы съешьте что-нибудь, подкрепитесь. Я покурю, если вы не возражаете, мне это нравится
– Конечно, но и ты поешь, разве ты не голоден?
– Нет, я никогда не чувствую голода.
– Это правда?
– Да.
– Никогда, никогда?
– Да, никогда.
– Очень
– Буду рад, ведь я прибыл на землю с определенной целью, и, если вы заинтересуетесь этим делом, вы можете быть мне полезны.
И за ужином начался разговор.
– Я родился до грехопадения Адама.
– Что-о?
– Вы, кажется, удивлены Почему?
– Потому, что твои слова застигли меня врасплох. И потому, что это было шесть тысяч лет тому назад, а тебе на вид около пятнадцати.
– Верно, это и есть мой возраст – в дробном исчислении.
– Тебе всего пятнадцать, а ты уже…
– Я пользуюсь нашей системой измерения, а не вашей.
– Как прикажешь тебя понимать?
– Наш день равняется вашей тысяче лет.
Хотчкис преисполнился благоговения. Лицо его приобрело сосредоточенное, почти торжественное выражение Поразмыслив немного, он заметил:
– Навряд ли ты говоришь это в прямом, а не в переносном смысле.
– Да, в прямом, а не в переносном. Минута нашего времени – это 41 2/3 года у вас, по нашему исчислению времени мне пятнадцать, а по вашему мне без каких-то двадцати тысяч пять миллионов лет.
Хотчкис был ошеломлен. Он покачал головой с безнадежным видом.
– Продолжай, – покорно сказал он. – Мне это не постичь, это для меня – астрономия.
– Разумеется, вы не можете постичь такие вещи, но пусть это вас не волнует: измерение времени и понятие вечности существуют лишь для удобства, они не имеют большого значения. Грехопадение Адама произошло всего неделю тому назад.
– Неделю? Ах, да, вашу неделю. Это ужасно, когда время так сжимается! Продолжай!
– Я жил в раю, я, естественно, всегда жил в раю; до прошлой недели там жил и мой отец. Но я увидел, как был сотворен ваш маленький мир. Это было интересно – и мне, и всем другим небожителям. Сотворение планеты всегда волнует больше, чем сотворение солнца, из-за жизни, которая появится на ней. Я видел сотворение многих солнц, многих еще неведомых вам солнц, расположенных так далеко в глубинах вселенной, что свет их еще долго не дойдет до вас; но вот планеты – они мне нравились больше, да и другим тоже; я видел сотворение миллионов планет, и на каждой было Древо в райском саду, мужчина и женщина под его сенью, а вокруг них животные. Вашего Адама и Еву я видел всего лишь раз; они были счастливы и безгрешны. Их счастье продолжалось бы вечно, если б не проступок моего отца. Я читал об этом в Библии в школе мистера Фергюсона. Счастье Адама, оказывается, длилось меньше одного дня.
– Меньше одного дня?
– Я пользуюсь нашим исчислением времени, по вашему он жил девятьсот двадцать лет, и большую часть своей жизни – несчастливо.
– Понимаю; да, это правда.
– И все по вине моего отца. Потом был создан ад, чтобы адамову племени было куда деться после смерти.
– Но оно могло попасть и в рай.
– Рай открылся для людей позже. Два дня тому назад. Благодаря самопожертвованию сына бога, спасителя.
– Неужели ада раньше не было?
– Он был не нужен. Ни один Адам с миллиона других планет не ослушался и не съел запретный плод