Шлома и Ахишар
Шрифт:
А потом пошло-поехало… Иную ночь с дюжину красоток ублажали меня одновременно.
Соломон потянулся к чаше, где в прохладной воде лежали сочные призывно красные гранаты. Слуга беспрестанно менял чашу, принося новую с только что налитой ключевою водой. Соломон достал гранат, слегка надрезал его по граням и разломил. Видимо, надрез был слишком глубок: гранат брызнул своей ярко багряной кровью на его белоснежное одеяние.
— Еще одна девственница окропила меня своей кровью! — в сердцах пробурчал Соломон и раздраженно
Танцовщицы продолжили свой танец, но Соломон раздраженно прошипел:
— Пошли прочь с глаз моих…
Танцовщицы разбежались, боясь гнева всесильного повелителя. Соломон замер, устремив взгляд вдаль… Раздавалось пение цикад. На песке от легкого дуновения жаркого ветерка поднимались танцующими змейками маленькие смерчики, которые тут же моментально будто растворялись в воздухе. В воздухе пахло чем-то пряным.
Соломон проснулся от легкого прикосновения руки. Из-за спины раздался голос одного из телохранителей:
— О владыка Израиля! Да не прогневайся ты на раба своего, но дело не терпит отлагательств. Стражники около дворца задержали подозрительного человека. Он что-то высматривал, щупал камни стен, будто проверяя их прочность. Его хотели зарезать прямо на месте, но он закричал, что он друг царя. Мы привели его сюда: реши сам, правду ли он говорит. Если он лжец, то мы знаем, как с ним поступить…
Соломон повернулся и увидел человека примерно своих же лет, в пыльной одежде. Человек тот стоял понурив голову и держа связанные руки за спиной.
— Развяжите ему руки!
Когда пришельцу развязали руки, он продолжал стоять склонив голову и потирал затекшие от веревки руки.
— Долгих лет тебе, властитель Израиля…
Голос этот показался Соломону знакомым.
— И тебе здравствовать, коли повезет, хе-хе…
Тут человек тот поднял глаза и безбоязненно, почти жёстко посмотрел, не мигая, в очи Соломона.
— Не может быть!.. Это ты?.. Это ты, Ахишар?
Соломон встал, и подошел к Ахишару, ибо это был именно он.
— Да, это я, властитель Израиля.
— Ну, кончай. кончай! Какой я тебе властитель? Мы же с тобой были почти, как братья.
— Да, Шлома, были… Спасибо, что не поступил со мной, как с единокровным своим братом. — Сказал Ахишар с ухмылкой.
— Ну, кто старое помянет, тому глаз вон!
— А кто забудет…
— Ну ладно, ладно. Ты же знаешь, что Адония был подонок.
Соломон замолчал, а потом обратился к другу:
— Какими судьбами ты здесь? Я уже давно забыл сердиться на тебя… Даже, говоря от души, скучал по тебе. Молодец, что нашелся! Так по делу или как?
— Стар стал, решил придти посмотреть на труды рук своих. Ведь все содеянное мною мне дорого — это, как дети мои.
— А меня ты видеть хотел?
— По правде говоря, хотелось, но я не знал, какой встречи от тебя ждать. А главное, прочел я Книгу Екклезиаста… Я сразу понял, что это твоя рука: ведь никто не владеет в городе этом словом так, как ты. Вот о ней-то я и хотел поговорить с тобой…
— Да, не один ты догадался, кто написал эту книгу. Мне уже все уши прожужжали о том, сколь много в ней мудрости.
— Не особенно доверяй льстецам: у каждого из них своя корысть…
Прочитав Екклезиаст, я понял, что ты, Шлома, сильно переменился, поэтому и рискнул войти в Иерусалим. Но готов ли ты выслушать не похвальбу в свой адрес, а искреннее хотя и ласкающее твои уши мнение друга?
— Да, Ахишар. Говори. Уши мои уже давно не слышали правды.
— Тогда наберись терпения, ибо во многом я не согласен с тобой, о чем и буду говорить. А есть ли смысл мне говорить о том, что у нас с тобой общее?
Они расположились поудобнее на подушках, полулежа друг напротив друга. Они лежали и молчали, будто один не решался начать, а второй еще не был готов для беседы…
Солнце, наконец, начало клониться к закату. Вот уже острые пики дальних кипарисов вонзились в его побагровевший диск. На светлом еще небе стали прорисовываться первые звездочки. И без того легкий ветерок стих, будто заснув.
И вот Ахишар начал говорить:
— Ты начинаешь книгу свою словами:
Суета сует, сказал Екклезиаст, суета сует — все суета!
Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
Вот обо всем этом я и хочу поговорить с тобой, брат мой.
Ты говоришь:
Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит.
Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.
Что было, то и будет; что делалось, то будет делаться, и ничего нового нет под солнцем.
А что в этом плохого? Ведь если бы солнце болталось в небе постоянно на одном и том же месте, разве было бы лучше?
А так каждый день солнце, поднявшись над горизонтом, пробуждает жизнь на земле своими ласковыми лучами, начиная нашу небольшую, коротенькую однодневную жизнь. Утро — как детство, полдень — как зрелость и вечер — как преклонные годы этой коротенькой жизни. Потом ночь, подобная кратковременной смерти… А на следующий день — опять новая маленькая жизнь! Это ли не прекрасно, брат мой? И проживаем мы много-много таких жизней. И все они разные: одна радостная, а другая печальная, одна веселая, а другая грустная, одна удачливая, а другая невезучая…