Шняга
Шрифт:
– Точно!– бодро подтвердил Шевлягин. Он ещё немного постоял рядом, но никаких знаков внимания не дождался и пошёл к выходу.
Наталья Ивановна отпустила Васину руку.
– Голова не болит? – спросила она.
– Нет, – сказал Вася. Он взял кружку с квасом и осторожно поднёс к губам. Пена на поверхности мелко дрожала. Наталья Ивановна деликатно отвела взгляд.
Дверь отъехала в сторону, и в зал вошёл улыбающийся Юрочка в мокрой плащ-палатке. В руках у него была охапка
– Эй, где ты там? – негромко позвал он и кинул охапку на пол. В зале сразу запахло росистым лугом, сумеречной летней прохладой.
Из тьмы выбежала овца. Она опустила морду, понюхала клевер и начала есть, аккуратно собирая губами травинки.
Юрочка, глядя на неё, засмеялся – «животное…» – и, обернувшись к Васе и Наталье Ивановне, сказал:
– Там борщ. Горячий. Таська Боркут сварила. Будете?
Вася растерянно улыбнулся и пожал плечами. Наталья Ивановна согласно махнула рукой.
– Давай! Это ему сейчас в самый раз.
Юрочка принёс котелок и две ложки.
Борщ оказался не таким уж горячим, но необыкновенно вкусным, тёмно-бордовым, густым. Сварен он был на домашней свиной тушёнке, томлёной в печи до полного развара, и приправлен чесноком и свежим укропом.
Наталья Ивановна хотела отказаться, но, почуяв аппетитный запах, не выдержала, взяла ложку и начала есть. Они с Васей переглядывались и поочерёдно черпали из котелка, это было странно и весело. Вася ожил, его нервная сосредоточенность исчезла, лицо разгладилось, порозовело. Он радостно вздыхал и говорил:
– Хорош борщец…
– Ага, отличный просто, – торопливо соглашалась Наталья Ивановна.
Заметив на полу отсыревшие письма, она спросила:
– Это ваши?
Вася кивнул.
– А что там? – продолжала любопытствовать Наталья Ивановна.
– Там… примерно то же, что я сейчас рассказывал. – Вася замялся, – только в стихах.
– Правда? Как интересно!
– Да это плохие стихи. Ну их…
Наталья Ивановна отложила ложку, сказала сидящему неподалёку Юрочке «спасибо большое, очень вкусно!» и опять обратилась к Селиванову:
– А почему вы именно на телевидение письма отправляли?
Вася удивился:
– А куда их отправлять? Я больше ни одного адреса не знаю, а этот с детства помню.
– Ой, и правда! Я его тоже с детства помню. Мы с вами, наверное, ровесники. Вы местный?
– Нет, я сюда приехал после армии, на работу устроился, женился…
– Понятно. А что это за история про космонавтов, откуда вы всё это знаете?
– Откуда? – Вася отложил ложку, вытер ладонью губы и на всякий случай огляделся, но никакой подсказки на стенах зала не возникло.
– Да просто знаю и всё! – сказал он.
– Иной раз забуду, совсем не думаю об этом, долго могу не вспоминать, может месяц, а может и полгода, а оно вдруг как накроет, будто кто
Наталья Ивановна, слушая Васю, всё время одобрительно кивала, улыбалась, и вдруг отстранилась и взглянула недоверчиво, искоса.
– Погодите… Каких людей? – осторожно уточнила она.
– Как «каких»? – удивился Вася и серьёзно пояснил: – Космонавтов.
4.
Весь следующий день Загряжская ребятня, надев куртки с капюшонами и резиновые сапоги, искала в лопухах под горой голубых жучков бураго. Попадались всё больше красные жуки-пожарники, зелёные клопы-вонючки и белёсые ночные бабочки с отсыревшими крыльями. Средний Корбут обнаружил божью коровку горчичного цвета, но таких и раньше многие видели. Она легко подчинилась заклинанию «божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба» и побежала по мизинцу среднего Корбута вверх, а на словах «чёрного и белого только не горелого» - раздвинула крошечные скорлупки надкрылок и улетела, что тоже было довольно обыкновенно.
Взрослое население Загряжья обсуждало всевозможные причины провала грунта в месте приземления капсулы летательного аппарата и строило версии спасения космонавтов. Время от времени кто-нибудь порывался подробно расспросить обо всём поэта Селиванова, но тот спал, и разбудить его ни у кого не хватало духу.
Гена Шевлягин в этих разговорах не участвовал. Верный своему изыскательскому призванию, он бродил по закоулкам Шняги с фотоаппаратом и снимал всё, что могло бы убедить даже самый скептический ум в том, что в маленьком, залитом дождями селе, свершается нечто необыкновенное.
* * *
Жена поэта, Ираида Семёновна, пришла в торговый отсек за продуктами, но до покупок дело дошло не сразу. Сначала она выслушала от соседок новости и направилась к мужу в центральный зал.
Селиванов лежал, распластавшись у подножия Венеры, как подстреленный часовой.
Ираида Семёновна постояла рядом, посмотрела на его серьёзное лицо, на вольно раскинутые руки и задравшуюся рубашку, на лежащие рядом конверты, надписанные знакомым почерком. Заметила она и чисто вымытый пустой котелок и две чужих ложки.
Опустив на пол сумку, Ираида Семёновна достала из неё банку с ещё горячими голубцами и поставила возле котелка. Затем сняла плащ, стянула через голову вязаный джемпер, свернула его и подсунула мужу под голову.
Снова надев плащ, Ираида застегнула его все пуговицы, завязала пояс и вернулась к Люсе в торговый отсек. Под пытливыми взглядами соседок она подошла к прилавку и сказала:
–Дай-ка мне подсолнечного масла и кило крупной соли.
– А… хлеб?
– отчего-то растерявшись, спросила Люся.