Шоколадница в Академии магии
Шрифт:
Третья ступень – безупречные, или сорбиры. Именно они приносят победы в войнах, сражаясь на поле боя магическими заклинаниями, из них получаются великие врачи и жрецы самых высоких рангов, способные напрямую общаться с богами. Например, Партолон, святой покровитель нашего королевства, тоже был сорбиром, как и его извечный враг, отступник Балор, до того, как стал предателем и запятнал кровью друга свои белые одежды. Что ж, стать сорбиром мне, в любом случае, не предстоит. Во-первых, для полного счастья мне достаточно зеленого диплома, а во-вторых, на третью ступень допускают не просто самых достойных,
– Наше общество, Кати, – говорил он, – разделено строгими границами иерархий. Во главе его находится король, наше длинноволосое безупречное величество, у подножия его трона – аристократы, под ними – мы, обычные люди, общинники. Маги представляют собой третье сословие. Общинник может стать магом, но не сможет стать аристократом. Аристократ же, даже сорбир, может потерять титул и превратиться в простолюдина.
Сейчас это все не важно. Что от меня может потребоваться на экзамене? Не представляю.
Решив расспросить об этом своих попутчиков-филидов, я действительно заснула и проснулась уже на закате.
Дилижанс несся по дорогам провинции без остановок, два кучера менялись местами на ходу, и один отдыхал в дощатом закутке, оборудованном за козлами, другой правил. Пассажиры не возражали. Когда я открыла заспанные глаза, они как раз готовились к ужину. Запасливая мадам Дюшес раздавала семейству влажные от масла ломти хлеба, чесночные сосиски и сваренные вкрутую куриные яйца, священники отщипывали от своей серой краюхи крошечные порции и по очереди пили из пузатой фляги воду, месье Шапокляк ел селедку, запивая ее вином. От разнообразных запахов меня замутило. Старушка Бабетта собрала мне какой-то снеди в дорогу, но есть мне не хотелось, хотелось пить. Наклонившись под лавку, я извлекла свой саквояж. Промасленный бумажный сверток там обнаружился, а вот о фляге моя кухарка, кажется, позабыла. Сглотнув, я распрямилась. Жажда была почти нестерпимой.
– Мадемуазель, – брат Симон протягивал мне флягу.
Я не отказалась, металл приятно холодил влажную от пота ладонь, захотелось протереть рукавом горлышко, но, решив, что этот жест может обидеть священника, я просто отпила.
– Благодарю, месье, – вернула я флягу, с удивлением отмечая, что жидкости в ней нисколько не убавилось – видимо, сосуд был зачарован.
От моей дружелюбной улыбки юноша отчего-то смутился, отвел глаза. Его товарищ хихикнул:
– Лап то лертс ивбюл?
– Синктаз навлоб! – прикрикнул на него Симон и продолжил слегка развязным тоном: – Ацивед от яакьнешорох.
Попутчики почтительно притихли, видимо, вообразив, что священники беседуют на древнем волшебном наречии. А мне захотелось сказать: «И онсаркерп сав теаминоп!»
Какая глупая детская проделка! Парни просто произносили слова задом наперед! Сначала Анри подколол друга: «Пал от стрел любви?», тот ответил: «Заткнись, болван! Девица-то хорошенькая». Мое заготовленное «И прекрасно вас понимает!» послужило бы эффектной точкой. Но я промолчала. Как потом выяснилось, это было правильным решением. Филиды, не опасаясь разоблачения, продолжали беседу на своем «перевертансе», как они его между собой называли, а у меня появился прекрасный
– Страшилы дочери лавочника явно положили на нас глаз, – говорил Симон. – Хорошо, что мы выходим в Ле-Моне.
– Оставшееся время я с удовольствием провел бы с зеленоглазой кошечкой Кати, – веселился Анри. – Какая жалость, что здесь нет никакой возможности с ней уединиться.
– Она приличная девушка.
– С такой-то пикантной мордашкой? Брось, дружище…
Парни на меня посмотрели. Пришлось отвернуться и сделать вид, что я всматриваюсь в темноту окна поверх массивного бюста мадам Дюшес. Она расценила мое движение как приглашение к разговору, и я спросила, когда будет остановка. Выпитая вода уже просилась наружу, да и ноги затекли от долгого сидения, хотелось пройтись, размяться.
– В Ле-Моне, – ответила соседка, – мы прибудем туда на рассвете. Нам заменят лошадей, кучера получат мешки с корреспонденцией для столицы…
Месье Шапокляк, прикончивший уже бутыль вина, икнул и сообщил, что в Ордонанс он не собирается, потому что в Ле-Моне как раз проходит ежегодная ярмарка и он, и-ик, неплохо заработает на продаже. Далее месье многозначительно ткнул пальцем куда-то себе под ноги. Сын Дюшесов сразу стал просить показать нам предмет торговли, а мадам обрадовалась, что после остановки в дилижансе станет посвободнее.
– Там сова, – сказал приятелю Анри на перевертансе, – зуб даю, этот господин – птицелов.
Я посмотрела на месье Шапокляка повнимательней. Птичьи перья на шляпе, но это можно списать на моду, вытертая на локтях стеганая куртка, кожаные штаны, на поясе ножны с парой кинжалов, цепочка от поясного кольца скрывается в нагрудном кармане. Часы? Нет, слишком дорогая безделушка для такого оборванца. Манок! Он точно птицелов.
Господин, которого я столь бесцеремонно разглядывала, тем временем внял просьбам и извлек из-под лавки свой багаж. Под мешковиной оказалась плетенная из лозы клеть, оттуда на нас уставились желтые совиные глазищи. Птице было тесно, она явно была нездорова и страдала от голода и жажды.
– Двадцать корон за нее получу! – хвастался птицелов. – Благородные дамы обожают совиными крыльями шляпки свои украшать. Или на амулеты магические пустят.
Разговор перетек на другую тему – о странностях длинноволосых аристократов. Ага, о тех самых, шевалье. Потому они так и называются, от слова «шевелюра». Я знала, что шевалье – это просто видоизмененное за несколько поколений «кавалер» – «тот, кто едет на лошади», так называли оруженосцев древних рыцарей. Но знаний своих демонстрировать не стала, смотрела в полные страдания желтые птичьи глаза, а потом предложила:
– Месье Шапокляк, продайте сову мне.
– Вам-то, мадемуазель, она на что?
Я пожала плечами:
– Это важно? На шляпку или для амулета. Двадцать корон.
– Двадцать пять!
– По рукам.
Достав из-за пояса кошель, я отсчитала монеты. Девицы испуганно запищали, когда птица издала горловой громкий клекот, одна мадемуазель даже попыталась найти защиту на груди брата Симона. Парень возражал, а сова еще больше возбудилась от образовавшейся возни.
– Не бойся, девочка, – погладила я пальцами прутья клетки, – сейчас.