Шоковая волна
Шрифт:
— Мы еще храним кое-что из старых традиций, — ответил тот. — Например, мистер О’Мэлли готовит пищу заключенным, получая за это поденно. Прошлой осенью он построил себе квартиру на этой территории, и теперь они с женой живут здесь. Мы, профессионалы, полицейские офицеры, можно сказать, карьерные кадры, но есть и другие особые полицейские силы, они сохраняют традиции старых «комитетов бдительности». [1] Две недели в году у них учеба и тренировки в полицейской школе штата, у шерифа особая забота о них, чтобы они всегда были в форме —
1
Организации линчевателей (ам.), см. англ. словарь.
Очевидно у меня был вид шокированной дамы. А ему только того и надо было. Его строгое лицо расплылось в широкой улыбке.
— Пиво.
Я поинтересовалась численностью и тех и других сил.
— Регулярных полицейских у нас двадцать четыре человека плюс, разумеется, священник. А в особых — около сотни. Они все добровольцы и не на жаловании. Они — как бы это сказать, да вы знаете эту поговорку, — больше католики, чем сам папа римский. Некоторые и вправду такие. Я с удовольствием ухожу домой, когда кончаю дежурство, снимаю обувь и забываю все о работе, а вот эти ребята продолжают околачиваться здесь и ждут, чем бы заняться.
— Почему они не становятся профессиональными полицейскими?
— Хороший вопрос, мэм. Мне самому хотелось бы это знать.
Спустя несколько минут я лицезрела миссис О’Мэлли. Она задержалась у стола, чтобы взять подписанную форму, подтверждающую, сколько порций тюремной еды она сегодня выдала заключенным. Она отнюдь не напоминала почтенную матрону. Такой миловидной блондинке с капризным лицом, которую я видела перед собой, небезопасно было общаться с заключенными, подумала я. Наверное, она все же не сталкивается с ними, а занимается попечительским надзором над тюремной кухней. Миссис О’Мэлли посмотрела на меня с явным любопытством.
Помощник шерифа представил меня:
— Миссис Осборн, журналистка. Шериф попросил ее подождать.
— У Джона Джозефа еще не было ленча. Это вы пишете о Стиве Хиггинсе?
— Да, я.
— Я так и подумала, — заметила она, явно спеша по своим делам. — Не хотите ли заглянуть в нашу кухню, пока ждете шерифа?
— С удовольствием, — согласилась я.
— Конечно, в ней нет ничего особенного, — заявила миссис О’Мэлли, когда мы шли по коридору к двери, ведущей в тюремное крыло здания, — но если вам больше нечего делать, почему бы не посмотреть. — Звонок на двери прозвучал так громко, что, казалось, отозвался в каждом уголке здания. Столь же всепроникающим был запах карболки, хотя даже он не смог заглушить вонь сточных вод и противный запах плесени.
— Стив, должно быть, потрясен тем, что произошло утром в студенческом городке?
— Да. — Что еще могла я ей ответить? Я подумала, что это замечание должно было убедить меня в ее дружеской близости с Хиггинсом.
Следующую дверь одним поворотом ключа открыл перед нами охранник.
— Надеюсь, у вас с собой нет оружия? — справилась миссис О’Мэлли.
— Только пишущая ручка, — ответила
— Может, вам лучше оставить у Джека вашу сумочку?
Вспомнив «электрика» Ковача, я решила не делать этого, и, показав охраннику свое журналистское удостоверение, прошла в дверь, не расставаясь с сумочкой.
Видимо, в глазах полицейских стражей я не выдерживаю никакого сравнения с миссис О’Мэлли, явно не в их вкусе. Впервые мне как женщине это было совершенно безразлично. Меня коробили фамильярные отношения миссис О’Мэлли с копами и удивляло отсутствие других женщин в штате тюрьмы, хотя бы, например, монахинь.
В кухне царили чистота и безукоризненный порядок, пахло хозяйственным мылом и луком. Миссис О’Мэлли объяснила, что готовит только ночью. Летом здесь прохладно, вот она и привыкла стряпать по ночам.
Кто-то из заключенных, кого, видимо, поощрили за примерное поведение работой на кухне, до блеска начистил алюминиевые кастрюли. Жена шерифа, взяв одну из них, посмотрелась в нее, как в зеркало, и улыбнулась. Дежурный по кухне следовал за нею по пятам, не сводя с нее жадных глаз. Из-за неловкой ситуации я стала нервничать.
— Он плохой мальчик, — понизив голос, объяснила мне миссис О’Мэлли. Мальчику было на вид не менее сорока.
Мне нечего было ей сказать.
Миссис О’Мэлли предложила мне подождать ее мужа в их доме: — Поговорить можно и тогда, когда он займется своим ленчем.
Шериф О’Мэлли пришел не один, а с двумя помощниками. Одного из них я уже видела. Это был Эверетт, которого я с Гиллспи встретила сегодня утром у входа в подвал административного здания. Наклонившись к шерифу, он что-то сказал ему на ухо.
Я села.
— Не знала, шериф, что вы хотели меня видеть, — сказала я, приготовившись к обороне. — Я же пришла к вам с жалобой на незаконное вторжение в мой номер в отеле, — или во всяком случае, вторжение без моего разрешения, — одного из ваших людей. Целью этого нарушения, я уверена, была установка подслушивающего устройства. Зачем, один бог знает, или, возможно, вы?
— Ничего не понимаю. Вы хотите сказать, что нашли подслушивающее устройство в своем номере?
— Я хочу сказать, что застала одного из ваших людей, который якобы снимал в моем номере старую электропроводку.
— Ковач?
— Ковач.
Миссис О’Мэлли внесла в судке пирог с курятиной и поставила его перед мужем. Он проколол ножом в нескольких местах поджаристую корочку, чтобы выпустить пар, и вдруг посмотрел на меня с неожиданной улыбкой.
— Но, миссис Осборн, Ковач — служащий электрической компании.
Я не надеялась на особо любезный прием, но никак не ожидала такой примитивной лжи.
— Энни, когда будешь подавать десерт, угости и миссис Осборн. И захвати с собой блокнот. Вы не возражаете, миссис Осборн, если я сниму с вас показания?
— Какие?
— О вашем общении с Эндрю Гиллспи, например. Все, кто с ним общался, находятся под подозрением в убийстве профессора Ловенталя. Вы, разумеется, еще не знали об этом, когда сегодня утром пытались незаконно проникнуть в здание администрации университета. Но что делал там Гиллспи? Вы — репортер, в вашем случае это понятно. А он просто решил воспользоваться вами, чтобы проникнуть в здание.