Шоковая волна
Шрифт:
— Мисс Ингрэмс, — спросила ее я, как только она положила трубку телефона, — а если предположить, что профессор Форбс станет деканом факультета? Я, правда, не могу утверждать, что такое случится, но если вдруг случится, — вы останетесь работать с ним?
— Университет платит мне жалованье, поэтому я работаю с тем, с кем прикажут. Профессор Ловенталь спросил меня вчера, есть ли у меня собственность. Я ответила, что есть: пенсия через четыре года. Так что с мистером Форбсом я, конечно, буду работать.
Я не знала, на
Больше у меня не будет возможности, подумала я, и задала свой главный вопрос.
— Какими были их отношения, когда они были вместе? Ответьте первое, что придет в голову.
— Отец и сын. — Она посмотрела на меня с удивлением, словно сама задумалась над тем, что сказала.
— Я так и подумала после разговора с мистером Форбсом, — успокоила ее я.
— Они много спорили, — добавила она как бы для себя.
— Из-за Ричарда?
— Да… — на миг запнулась мисс Ингрэмс. — В церкви, совсем недавно, в воскресенье… мы читали о блудном сыне, и я подумала, что вылитый старший сын, это Рэндалл Форбс. Он не хочет, чтобы младший когда-нибудь вернулся. — Лицо ее стало серьезным. — Мы с вами, кажется, начали сплетничать, миссис Осборн?
— Но ведь это так интересно! Сколько лет Ричарду?
— Около тридцати, должно быть.
— А вы знаете Эндрю Гиллспи?
— Кто не знает сумасшедшего Гилли?
— Сумасшедшего?
— Все зависит от того, как на это посмотреть — его одежда, борода, волосы, которые он заплетает в косичку, как это делали его предки. Он выходец из рабочей семьи. Его сестра держит лавку сувениров на Морган-стрит, милая девушка, какую только можно себе представить.
— Она стыдится своего брата?
— Конечно, нет. Никто не стыдится Гилли. Просто он немного не в себе. Вот и все.
Из уст мисс Ингрэмс эти слова прозвучали вполне искренне, и я подумала, что они достойно дополняют притчу о блудных сыновьях. Только полиция поняла их буквально.
Я спросила ее, читала ли она то, что написано в газете «Индепендент» о последних часах жизни Ловенталя.
— Это заставляет меня думать, будто я что-то скрываю, — промолвила мисс Ингрэмс.
У меня не создалось такого впечатления, и я сказала ей об этом. Но во мне крепло чувство, что мисс Ингрэмс фиксировала в своей памяти факты, а затем усиленно подкрепляла их собственной интерпретацией.
— Я спросила вас, читали ли вы газету, потому что хотела узнать у вас, что означает фраза, сказанная профессором экономке, что только ее рагу можно назвать настоящим рагу.
— Когда я прочитала эти слова в газете, я попыталась вспомнить, о чем шел разговор за столом, когда профессор вышел в кухню за льдом. Говорили о Форбсе и гранте, полученном от Фонда Рейса.
Это были мои собственные предположения. Я вспомнила, как чувствовала себя в поезде, и слова Форбса о разнице между намерением
— Не похоже, что Форбс вернется, — наконец сказала я. — А тем временем я, кажется, забросала вас вопросами, как газетный репортер.
Мисс Ингрэмс слабо улыбнулась.
— Это помогло мне кое в чем разобраться. Вы можете встретиться с ним вечером в морге. Я уверена, он там будет.
— Это не так важно, — ответила я. — Мне хочется задать вам еще один вопрос, но вы можете не отвечать, если он покажется вам слишком личным. У меня создалось впечатление, что вам не хочется работать с доктором Форбсом. Почему?
— Потому что никогда не знаешь, как себя с ним вести. Я давно работаю на факультете, намного дольше, чем даже он. Вообще, знаете, миссис Осборн, что сейчас мне пришло в голову? Это он не хочет со мной работать. Его пугает, что я буду все время сравнивать его с профессором Ловенталем.
Я встала, мисс Ингрэмс тоже поднялась со стула.
— Если он не вернется, — сказала она, — то я тоже пойду домой. Я не хочу одна оставаться в этом кабинете. И это не скоро у меня пройдет. Мир… — Она посмотрела на закрытый холстом стол. — В нашей жизни нет места понятию мир. Почему они не понимают, что надо позволить людям оставаться самими собой?
Из административного здания я направилась на физический факультет, минуя восьмигранник из красного кирпича — циклотрон, бывший некогда гордостью Венеции, штат Иллинойс. Все подходы к нему были забаррикадированы и опутаны колючей проволокой. Повсюду стояли щиты с грозными надписями: «Вход запрещен», «Вход карается законом».
На первом этаже на доске объявлений я прочитала афишу спектакля, который готовили Гилли, Нора и Ричард Ловенталь, и внизу — следующие слова: «Покиньте загрязненную атмосферу Венеции. Приходите в Арденский лес. Новый Шекспир ждет вас сегодня».
Я надеялась, что по дороге встречу Форбса, ибо в кабинете, когда я справилась о нем, его не оказалось. В этот день лекций он тоже не читал. Я слышала, как студенты, собираясь группками, произносили его имя. В кафетерии, когда начался общий разговор о том, кто заменит Папу и возглавит факультет, кто-то сказал:
— Форбс, конечно, кто же еще?
— Э, парень. Сейчас начнется большая чистка, и эта ученая крыса, как пить дать, отменит мою отсрочку от призыва в армию.
Лишь одна девушка вступилась за Форбса.
— А ты, бэби, станешь первой жертвой. Кому нужны женщины-физики? Твое место на кухне.
— Или в постели.
— Не с Форбсом ли?
Все расхохотались.
А за пределами студенческого городка жизнь протекала почти нормально. Такое могло случиться в любом студгородке или в другом мире. Чтобы проверить собственную реакцию, я остановила юношу и девушку, чтобы спросить, знают ли они об убийстве.