Шорох сухих листьев
Шрифт:
– Вот и уехала наша Наташенька, вот и уехала, а ты зачем у других отнимаешь, скотина, вот нате вам еще, только не деритесь, - и снова вздыхала, затягивалась и опять вздыхала.
– А летом она к нам вернется, опять будет с нами на каникулах. Устроим встречу, я пирогов напеку, оно и того... Оно и Вася!..
А когда Наташа через два года действительно вернулась на каникулы, Платонов ее уже не встречал, она приехала на несколько дней навестить бабушку и познакомить ее со своим мужем, и Платонов видел ее только на гулянье, встречая каждый вечер в городском саду,
Наташа гуляла с мужем по аллейкам. И Платонов, точно приговоренный к этому гулянью, шел отбывать наказание каждый вечер, хотя это было для него сущим мучением; и когда они шли друг другу навстречу, они здоровались, улыбаясь, и проходили мимо - она под руку с мужем, а он - как утопающий цепляясь за руку Вали Лукашиной, и бедная Валя все понимала, сочувствовала и рада была, что ему зачем-то нужна.
Каждый день был для него ожиданием вечера, каждый день он говорил себе, что довольно, хватит, он больше не пойдет, и опять еле мог дождаться того часа, когда можно будет опять идти в парк, и начинал спешить, чтоб не опоздать, и все начиналось сначала.
Наконец он так возненавидел себя за слабость, что сказал себе: "Хватит!" Он вышел заранее из дому и быстрым шагом пошел вдоль берега реки и в обычное время начала гулянья оказался уже в семнадцати километрах от города.
На другой день Наташа вдруг робко окликнула его, встретив на улице, быстро подошла вплотную и дерзко и зло спросила, почему его не было вчера в парке на гулянье. Это было нелепо, настолько нелепо, что он даже не нашелся что ответить, а только стоял и молчал и смотрел на нее - в первый раз так близко.
– Нашли себе с Валькой поудобнее местечко для свиданий?
– Она улыбалась презрительно и насмешливо, но губы у нее вздрагивали, она сама это заметила, крепко их сжала и сквозь зубы процедила: - Ххорош! Нечего сказать!
Такая страстная и интимная ненависть была в ее голосе, и глазах, и вздрагивающих губах, что, если бы она вместо нелепых слов вдруг обняла и стала бы его целовать, - это его ошеломило бы гораздо меньше и он не испытал бы такого чувства мгновенной близости.
Наташа, вздернув подбородок, круто повернулась и ушла не оглядываясь.
На другой день Наташа уже уехала, к его отчаянию и облегчению, и он видел только издали дымок старенького паровозика, отходившего от станции. И когда немногочисленные провожающие стали выходить из вокзала, он отыскал бабушку глазами и подошел к ней. Она ничуть не удивилась, когда он молча взял ее под руку и повел к той самой скамейке, где они когда-то сидели и ели мороженое, проводив Наташу в клетчатом пальто с длинными рукавами. Теперь ларек был закрыт, и
Через две недели началась война, уличное радио кричало на ветру последние известия и сводки, и гремела музыка, а вечером быстрым шагом, почти бегом, шли военным строем кучки одетых еще в штатское людей, а с Платоновым военком Пономаренко и разговаривать не стал, только объяснил, что все должны быть на своих местах, когда надо, он сам его позовет, и ему удивительно, что такие азбучные истины нужно разъяснять учителю, а не только девчонкам и парнишкам из его школы, которые ходят к нему целой толпой...
Осенью, когда двинулась новая волна немецкого наступления, в город неожиданно приехала Наташа. Платонов со своей бригадой в это время работал по четырнадцать часов в сутки: копали противотанковые рвы и окопы, называвшиеся "предмостным укреплением", в четырех километрах от города. Ночевать у моста было негде, и все городские жители по вечерам возвращались на ночь в город, а утром, на холодном рассвете, опять скользя по мокрой глине и кашляя, молча тянулись длинной вереницей на работу, с кирками и огородными лопатами на плечах.
Платонов часто заходил проведать по дороге бабушку, и однажды, когда он постучал в дверь, ему ответил Наташин голос, он вошел и увидел, что Наташа, стоя на коленях на полу, держит в руках концы плюшевой бабушкиной скатерти, готовясь вязать большой узел.
– Вот, Коля, погляди, увозит меня, и все! А кому я там нужна? Не желаю я уезжать никуда! Господи, а голубой сервиз? Так и бросить?
Голубой сервиз - это были четыре большие тарелки и несколько разрозненных маленьких и большая, никому не нужная суповая миска с голубыми каемочками.
Наташа, не отвечая, торопливо, рывками стягивала бугристый узел, из которого уже торчали валенки, туфли и ручка кастрюльки, а бабушка семенила из угла в угол, и сердце у нее разрывалось, и она поочередно то ужасалась, что приходится бросать старую мясорубку, и пыталась ее как-нибудь всунуть в узел, то впадала в отчаяние, потому что таких узлов никто не сможет поднять, и умоляла все бросить и ничего с собой не брать.
Платонов выкопал тогда на огороде яму и предложил зарыть в ней голубой сервиз, и бабушка обрадовалась, принесла и подстелила соломки, должно быть, для того, чтоб вещам там было помягче лежать, и пошла таскать туда всякую всячину и даже кочергу всунула: пускай проклятым не достается!
С убитым видом она смотрела, как Платонов заваливает яму землей, и вздыхала: "Точно на похоронах, правда, Коля? Не увижу я больше ни тарелочек этих, ни котелка, ничего!.." И так потом оно и оказалось: ничего этого она не увидела.
Потом все оделись, присели на минуту перед дорогой я вышли и заперли дверь на висячий замок. Бабушка со слезами целовалась на прощание с соседкой, а Платонов, пошатываясь под неудобной тяжестью узлов, потащил вещи на станцию и там все сложил в уголке за печкой, и все трое они сели, стали ждать поезда, который мог прийти, но мог и не прийти больше никогда.