Шорох сухих листьев
Шрифт:
Легонько стукнув, входит сама теперешняя Вика, восемнадцатилетняя, и останавливается на пороге, засунув руки глубоко в карманы плаща, с видом самой крайней и сумрачной независимости.
– Вы больны. Вам, наверное, нужно... Ну вот, он опять смеется!
– И вдруг ни сумрачной независимости не остается, ничего - добрые любопытные глаза, забавно закушенная нижняя губа, чтобы не рассмеяться.
– Ну что вы во мне смешного увидели! Ну, Николай Платонович!
– Я вспоминал, какие у тебя были тоненькие ручки-ножки, когда тебя в первый раз привели
– Отросли, - пренебрежительно отмахнулась Вика, усаживаясь в кресло, не вынимая рук из карманов и закинув ногу на ногу, в тугих нейлоновых чулках.
– С вами сегодня можно серьезно разговаривать?
– Можно, только о приятном.
– Хорошо, я постараюсь все изложить в жизнерадостном освещении. Так вот, у меня с отцом состоялся обмен мнений. Как бы симпозиум. Или форум. В форме скандала на кухне коммунальной квартиры. Я ему сказала, что думаю пойти в педагогический.
– Ты действительно решила в педагогический?
– Нет, определенно еще не решила. Но яростное и слепое возмущение моего отца заставило меня подумать об этом гораздо серьезнее. Он столько привел уничтожающих примеров и доводов "против", что почти убедил меня в обратном.
– На каких же примерах он тебя так удачно убедил?
– На вашем примере, между прочим, тоже. Прежде он все интересовался: за что вас сняли с директорства. Я говорю "по болезни", говорю "он сам попросил", а он усмехается с сожалением. С таким сожалением, ну как на девочку, которая ему стала бы объяснять, как аист ей принес братика... "Чтоб человек сам себя попросил перевести в преподаватели, когда был директором? Это что получится? Я вот, скажем, майор и вдруг пойду и попрошу, чтоб меня перевели в лейтенанты? Так, что ли?" - и заливается, хохочет, так ему это кажется смешно и так он уверен, что посрамил меня в споре...
– Твой отец наблюдательный человек, умудренный практическим житейским опытом...
– "Заявления Платонов подавал, верно, да это что? Я и сам такие подавал, когда нужно было по ходу дела, а никто меня не понизил? Нет? Ага, вот то-то. А у Платонова что-нибудь да было!"
– Например, я воровал чернила и мел. Или из мести ставил своим врагам-второклассникам двойки?
– Нет, гораздо хуже. Не умели ладить с кем-нибудь, с кем нужно уметь ладить.
– Я и говорю, что он не лишен наблюдательности, но чего он на меня-то напустился? Ведь я тебя не уговаривал идти в педагогический. И не уговариваю.
– Конечно нет. Он знаете что орал? "Не допущу, чтоб дочь у меня сделалась неудачницей! Ты способная! Человек должен развивать способности, а не смиряться, что его засунут куда-нибудь в угол тянуть лямку". И тому подобное. "Ты знаешь, кто в педагогические идет? Кто провалился в настоящие перспективные вузы! Ты погляди на себя в зеркало! Такие учительницы
Вика с вызовом уставилась в упор на Платонова, насмешливо улыбаясь, только щеки у нее горели от волнения, как на морозе.
– Ну, чего ты на меня-то уставилась? Чего высматриваешь?
– устало спросил Платонов.
– Вам обидно? Такая грубая, все говорю прямо! Сами учили!
– Да в общем-то что? Карьеру мою не назовешь блестящей.
– Нет, обидно?
– Да, обидно. Не так уж очень, но почему-то немножко обидно. Но главное - стыдно, что мне хоть на одну минуту это может показаться обидным.
– Да... за одних соловьев с кукушками вас тогда чуть было не сняли! Сколько лет директором были, а вам с квартирой тянули. А новый директор приехал - сразу и получил со всеми удобствами, ту самую, которую вам должны были дать. Я знаю, об этом вы запрещаете говорить, да я уже сказала, теперь поздно, обратно не возьмешь. И вы с этой подлостью даже не боролись.
– Какая там подлость, глупая ты девчонка. Приехал новый человек, ему жить негде, а дом как раз был готов.
– Уж он-то не неудачник. Он потому, может быть, и приехал, что дом был готов.
– Когда приличный человек, - тихо сказал Платонов, прикрывая глаза, как на очень скучном уроке, - чего-нибудь не знает наверняка, он вместо того, чтобы подозревать других в том, что те, "может быть", сделали, может молча вздохнуть. Высморкаться. Или почесать в затылке. И промолчать.
– А как мы бесились за вас, всем классом! За несправедливость. Я вам, может быть, напишу, можно? Нет, не напишу, а вырву из дневника несколько страничек, чтоб вы прочитали. Ну, вы устали, наверное, а я, бестактная свинья, вам надоедаю.
– Так ты зачем, собственно, приходила? Тебе ничего от меня не нужно больше?
– Нет, пока все. Я с вами советовалась. Вы не заметили? Неужели?.. Ну, не так примитивно: Николай Платонович, куда вы мне рекомендуете пойти после школы? Вот туда? Ну, спасибо, двинула туда!.. Нет, с вами так не выйдет. С вами так... посылаешь импульсы, как на другую планету, и волны возвращаются к тебе, и ты начинаешь кое-что соображать.
– Счастье, что я от вас скоро отделаюсь. Запутаете вы меня, ну вас совсем!
– Разве вы нашим классом не гордитесь?
– Очень-то надо, зазнайки несчастные, - начиная тихонько смеяться, проговорил Платонов.
– Так что же тебе твой локатор показал?
Вика встала и, хлопая ладонями по плащу, расправила складки и обдернула оттопырившиеся карманы.
– В общем, вы меня почти уговорили, но я еще не совсем уверена, что последую вашему настойчивому совету... Поправляйтесь, мы все вас очень просим. Очень. Очень. Очень-очень! От Килькина и Поши отдельные приветы вам. Пламенные. Пожалуйста, выздоравливайте, а то мы все заболеем.