Шпага чести
Шрифт:
Пуйяд впервые встречался с такой практикой и впервые начал осознавать, что десятки самых грозных приказов не могут сравниться с этим собранием по своей эффективности и силе воздействия на человека.
Анохин то бледнел, то краснел, наконец взмолился:
— Товарищи, пусть у меня отсохнут руки, если еще раз допущу такой промах!
Ко всеобщему удивлению, слова попросил Пуйяд. Был он предельно лаконичен:
— Если механик надежен, летчик не волнуется в полете. А что недавно случилось с Лефевром? Все улетели на задание, а он остался. Почему?
То, что большинство новичков завысило цифру часов налета, не вызывало сомнения еще с начала тренировок.
Инструктором к Жаку де Сент-Фаллю определили Дюрана. Перед первым совместным вылетом он спросил у подопечного:
— На чем тебе приходилось летать?
— На «Моране-четыреста шесть» и «Девуатине-пятьсот двадцать», — был ответ.
— Коль имел дело с «девуатином», то, надеюсь, никаких проблем у нас не возникнет. «Як» — не слишком сложный самолет.
Дюран предложил де Сент-Фаллю занять место в кабине, показал, как запускать двигатель, сам сел в инструкторское кресло.
— Выруливай на старт.
Грунтовой аэродром с ярко-зеленым травяным покровом понесся назад под крыльями истребителя.
До сих пор Жаку приходилось отрывать машину только от бетонки, оборудованной световыми аэронавигационными средствами обеспечения взлета и посадки. А тут — два солдата с красными и белыми флажками в руках да полотняный знак «Т» посреди летного поля. Для Сент-Фалля, привыкшего к комфортным аэродромным условиям, все здесь внове, необычно. А это настораживает, повышает напряженность, порой выводит из равновесия.
Уже на рулении Жак почувствовал себя не в своей тарелке. А когда солдат-стартер взмахнул белым флажком — дал разрешение на взлет, Жак так резко двинул сектор газа, что самолет стрелой сорвался с места; пилоту показалось, будто он сидит верхом на пушечном ядре. У него даже мелькнула мысль: «Соврал о налете и очутился в положении барона Мюнхгаузена».
Дюран видел по расстроенному лицу Жака; тот мало что соображает. Пора убирать щитки, регулировать шаг винта, начинать разворот, а Сент-Фалль сидит как истукан, не пытаясь что-либо делать.
Скорость уже 400 километров в час, аэродром уходит… Дюрану пришлось хорошенько треснуть Сент-Фалля по спине, чтобы привести его в чувство.
— Разворачивайтесь! — закричал.
Жак с перепугу заложил такой крен, что, казалось, машина вот-вот перевернется.
— Что за коленце? — спросил Дюран.
— Глубокий вираж.
— Не вираж, а глубокий мираж! — зарычал Дюран. — Хватит. Иди на посадку. Аэродром видишь?
— Вижу, — снова соврал Жак и тем еще более усугубил свое положение.
Более-менее выровняв «як», он стал растерянно всматриваться в землю,
Самое ужасное произошло на посадке: трижды дал такого «козла», какого давно не видывали «нормандцы». В последний раз грохнулся с двадцатиметровой высоты. Самолет, чудом не рассыпавшийся, начал пробежку.
На стоянке Жак не осмеливался повернуться к Дюрану. А так как тот молчал, рискнул заговорить первым;
— Это, наверное, было не слишком блестяще.
Ожидал взрыва негодования, но услышал спокойное, доброжелательное:
— Видно, долго не летал. Полагаю, еще два-три полета и войдешь в норму.
Прошло несколько дней. Аса из Сент-Фалля явно не получалось. Сменили инструктора, передали его Лефевру, о котором говорили, что он и медведя может научить летать.
Этот возился недолго. После двух совместных вылетев преспокойно заявил:
— Завтра выпущу в небо одного.
Сент-Фалль остолбенел. Он ведь недавно чуть не сломал шасси при посадке. Заметив его замешательство, Лефевр спросил:
— Не хочешь или боишься?
— Не уверен, — чистосердечно признался Жак.
— Это потому, что все надеешься на дядю, сидящего в задней кабине.
Вечером Жак узнал, что он определен в 1-ю эскадрилью, которой командует лейтенант Леон — смелый, отважный человек, больше всего презирающий в людях нерешительность. Сент-Фалль знал о том, однако не подавал виду, что волнуется перед первым самостоятельным вылетом.
Прошел он сравнительно благополучно.
— Ну вот, в целом неплохо справился. Можешь летать себе на счастье, — сказал Лефевр.
На следующее утро объявили о перелете в Городечно. Взмывали в воздух парами. Леон взял себе ведомым Жака. А тот никогда в жизни не летал в строю. Но снова промолчал, боясь гнева командира, который запросто мог дать ему путевку в Раяк на доучивание.
В небе Сент-Фалль выглядел, как потом говорили, «чертом на резинке». То отстанет, то обгонит ведущего, то окажется в самом конце группы. Леон сначала думал, что ведомый проявляет элементарное лихачество. Но когда дело дошло до посадки на аэродром, показавшийся Жаку величиной с носовой платочек, все стало ясно. Пилот кружился до тех пор, пока не улеглась пыль от последнего самолета. Заходил на приземление несколько раз — и все ошибочно: с большим недолетом или перелетом.
— Пропадет ни за понюшку табаку, — сказал наблюдавший Пуйяд. — Дюрана, Лефевра ко мне!
Когда те, запыхавшиеся, прибежали, Жак уже чиркал колесами грунт, не уменьшая обороты двигателя. Его несло и несло, пока перепуганный насмерть солдат-финишер не вскинул над головой крест-накрест флажки — сигнал на выключение двигателя.
Жак еще рулил, а Пуйяд распекал Дюрана и Лефевра:
— Как вы проверяли Сент-Фалля? Эх вы, мастера воздушной акробатики!
— Да он же заявил, что много летал.