Шпион по найму
Шрифт:
И спустя столько лет он бледнел так же — на скулах поверх бороденки проступили белые пятна, перекинувшиеся на мочки ушей и виски.
Он обвис на наручниках.
Вожделенное пальто бородатого было спасением.
Раздевая и разувая его, я одурело повторял хулиганский стишок:
— У советского нагана барабан не провернуть, разреши, товарищ Сталин, рукояткой навернуть…
Вполне возможно, я начинал свихиваться.
Едва удалось натянуть на мокрые посиневшие ступни его носки.
Белье на коротышке оказалось егерским. Переодеваясь, я забыл о
Ботинки сели точно и удобно.
Наверное, в эти минуты во мне было что-то от гиены.
Когда я, наслаждаясь сухой одежкой и обувью, упаковывал голого коротышку в тулуп, потом втаскивал в кабину пикапа «Судзуки», заводил мотор и включал отопление, мне уже казалось, что я видел его и ещё раз — не тридцать лет назад, а недавно, за несколько дней до нынешнего боя. Но где?
Удивительно жарким и влажным даже для тропиков летом 1967 года на вьентьянской военной базе Ваттай, откуда поэтапно эвакуировалась в Северную Африку из Лаоса последние легионеры, появились американцы. И с ними новое обмундирование. Оливковые панталоны нам заменили штанами из легчайшей ткани со множеством карманов, как и у новоприбывших. В набедренном справа имелось отделение для презервативов. За штанами последовали мороженое в термосах, бутсы с устройством для вентиляции ступни и пластмассовые каски, которые выдавались патрульным вместо стальных. Привезли стиральные машины, и мы меняли белье дважды в сутки.
Лейтенант морских пехотинцев Фредди Бронфман, долговязый парень с большим носом, получивший кличку «Де Голль», претендовал на звание переводчика с русского. Дед его происходил из Одессы. Фредди одолевал меня с книжкой под названием «Как закалялась сталь». Хотя он знал прямой перевод девяти из десяти слов текста, содержание понимал плохо. Читал он эту муть по двум причинам. Во-первых, для практики, поскольку ему приходилось переводить советские уставы или инструкции, захваченные у вьетнамчиков. Во-вторых, потому, что перевод книжки, как утверждал Фредди, стал бестселлером в Японии. Самурайствующие считали красное произведение воплощением чего-то близкого по духу. Фредди же в своем университете сдвинулся на евразийстве. На русских в Азии.
Отношения с Бронфманом вылились в то, во что они и выливаются обычно с американцами, когда эти ребята в тебе нуждаются. В совместное предприятие. Фредди предложил подзаработать.
Советские ракетные установки С-75, сказал он, передвигаются от Ханоя и Хайфона, главных северо-вьетнамских городов, на юг, к зоне, разделяющей коммунистов и демократов. От Ваттая до зоны пара-другая часов полета. Не хотел бы я прогуляться в тамошние места на вертолете и посмотреть игрушки, которыми сковырнули с неба столько американских самолетов? Может, если повезет, сфотографируем на земле и уникальный МИГ.
Фредди
Гонорар — полугодовое жалование. С моим командованием он договорится.
Его командование, тощий майор со множеством цветных авторучек в нагрудном кармане и единственной наградной нашивкой, по-русски говорил чисто. Но не как русский. Майор занимал в штабной казарме выгородку, где раньше обретались наши взводные, в том числе Рум. Но жил он не так, как они. Майору поставили холодильник и потрясающий воображение кондиционер, гнавший прохладу.
Кажется, именно тогда я понял, что такое потихоньку стареть на фоне ускоряющегося технического прогресса. В Индокитай приходило новое поколение белых.
— Ты из каких русских, сынок? — задушевно спросил майор, усыновляя де-факто капрала иностранного легиона, почти ровесника, в рамках своих служебных обязанностей.
— Да обыкновенных, папаша, — ответил я, поддерживая атмосферу демократической патриархальности. — Харбинских.
И повернувшись к Фредди, спросил по-французски:
— Что нужно этому чучелу? Мы по делу пришли или болтать?
Чучело понимало из второстепенных языков не только русский. И насупилось. И перешло к делу.
Когда, ссыпавшись с вертолетов, мы бежали по бамбуковым стланям, выложенным в середине траншей, где полагалось стоять под маскировочными сетками ракетам класса «земля-воздух», а они там, оказывается, не стояли, я прочитал на ящике из струганных досок два русских слова. «Кислородная печь». В таких сжигают в срочном порядке бумаги.
Наверное, советских уведомляли насчет возможности десанта.
Бой вели, в основном, десантники-негры. Нашей с Фредди заботой был штабной барак — дощатое строение с пальмовыми листьями, набросанными поверх бамбуковой крыши. Фредди ломился по правой стороне барака, я — по левой.
Бамбуковые перегородки между комнатушками мы крушили ударом ноги или телом, выставив плечо.
Кто-то прятался на моей стороне. Я чувствовал.
Бывают такие типы. Только присмотревшись, разберешь, что это не вьетнамчик, а европеец. Он оказался ещё и необыкновенно коротким. Вжимался между железным шкафом и стеной в последней клетушке. Его не полностью прикрывала распахнутая створка, из-за которой с полок валились бумаги. Типа выдали ноги в китайских кедах. Он, распластавшись, поставил их параллельно стене, но они все же торчали.
Я ударил створку плечом. Тип, оглушенный ею, сел на глиняный пол. Широкий нос, раскисшее от жары круглое мучнистое лицо, черная подстриженная бородка. Темно-голубая спортивная фуфайка на молнии с белыми полосами на воротнике и рукавах была покрыта желтыми пятнами от пота.
Упираясь руками в глиняный пол, советский штабной — кто же ещё это мог быть? — попытался встать.
И неожиданно для себя я пропел ему слова романса, который харбинские балалаечники исполняли в подпитии: