Шпион по найму
Шрифт:
— Так вы войдете в дом? — крикнул из недр своих владений Йоозепп.
— Это Дитер Пфлаум, он немец и мой друг, — сказал я Йоозеппу, приодевшемуся в стеганый халат и шерстяные носки с кожаными подошвами.
— Сплошь великие державы!
— Вы правы! Надоело… Приехали в вашу тишь, чтобы потолковее сформулировать наше ходатайство о политическом убежище в Беотии. Присоединяйтесь, сэкономим на бланках, — сказал я.
— Зарабатывать нужно, а не экономить, — изрек Йоозепп.
— Это следует высечь на мраморе! — сказал я.
— Есть новости. Таймер включили, — сказал Дитер, когда эстонец оставил нас перед дверью моей комнаты. — Двадцать четыре часа, дольше наблюдение со стороны открытой
Он сбросил пальто, пиджак, развязал галстук, вытянул подол сорочки из-под брюк. Осмотрелся — куда сложить одежду?
— Это последнее слово твоего начальства?
— Это последнее слово моего начальства, я звонил ещё раз перед отъездом из «Каякаса». Что скажешь?
— Думаю, суток достаточно, — сказал я. — Успею прищемить хвост Чико.
— Ты даже не знаешь, где он находится. Бред… Может, уже в море.
— Я знаю, где груз, без которого «Икс-пять» не покинет стоянку, будь у Чико хоть десять украденных генералов на руках. Возможно, именно сейчас пять ящиков с пачками неких хрустящих бумажек катят по Пярнускому шоссе в укромное место под крышу памятника национальной архитектуры.
— Какой-нибудь дворец?
— В Пярну обитают практичные люди, и ценятся больше амбары.
— Эти люди мне нравятся… Итак, ты перехватываешь ящики…
— Нет, не так. Мы, то есть ты и я, дожидаемся, когда ящики доставят на место, а потом захватываем склад. По моим расчетам, вызволять достояние прилетит на крыльях жадности и испуга фигура, от которой тянется паутинка в логово Тургенева. Всего лишь паутинка. Тянуть её будет занудно… Поможешь?
Дитер Пфлаум облапил меня за плечи во второй раз. Комплекс срабатывал безотказно. Немцы, как всегда, были надежны, последовательны и в строю шли до конца.
— Ты говорил с твоим оператором о моем предложении? — спросил Пфлаум.
— Он согласен.
— Значит, твое предназначение высчитано верно. Русские наняли тебя для здешней работы потому, что мы знаем тебя. Сподручнее координировать работу через твое посредничество.
— С кем?
— Вы готовы? — крикнул из-за двери Йоозепп.
— Мы готовы, — ответил я.
— С немцами. Марина, метрдотель из «Каякаса», твоя француженка… работает с русскими напрямую. У неё ведь муж эстонский, офицер флота в советское время. Он — её мостик здесь ко всем. Бассейн всегда так действует. Французская манера. Со всеми по отдельности — с нами, американцами, британцами, русскими… и никогда и ни с кем вместе. Всегда сами по себе…
Дверь приоткрылась и привидениями, размахивающими рукавами, влетели и приземлились в кресле два махровых халата.
— Полотенца и остальное в сауне, — сказал Йоозепп. — И еще! Я совсем забыл! Заходил участковый констебль и с ним какой-то господин, сказал, что из управы. Спрашивали вас, господин Шемякин. Они вернутся завтра пораньше, сказали, что около восьми. Хотят заглянуть в ваш паспорт. Сказали, это простая формальность…
«Русские наняли тебя…» Изрекший эту истину Дитер, приобретая всякий новый опыт в работе на своих, немцев, становится немцем ещё больше. Марина — ещё больше француженкой. Йоозепп и Ийоханнес Эйкович — эстонцами. Дубровин, Шлайн, Воинова и отщепенец Вячеслав Вячеславович накапливают навыки, тянут открывшиеся возможности на себя и в себя, становятся новыми русскими. Мое же существование — растрата оставленного отцом. Какой я, к чертям собачьим, русский? Меня нанимают все и повсюду, то есть никто и нигде. Всякая работа, деловой контакт или предприятие — ради прокорма. Биологическое пребывание в таком-то или таком-то месте. Вроде тарзаньего. С лианы на лиану. Не человек и не животное. Ни в городе
Ефим четко определил границы моей ипостаси здесь, в Эстонии: меня нет, я не существую. Работа невидимкой. То есть, я истерся окончательно?
Значит, сказал я себе, ты вдруг, ни с того и ни с сего, обеспокоился, ради чего делаешь здесь эту работу. И пока платеж не поступил сполна, ты что-то по этой причине не бесился. А когда Шлайн рассчитался, вдруг возник пунктик — нечто невообразимое для тебя: де, не только деньги, а ещё и признание матушки России подавай. Так?
Наверное, происходящему и полагалось завершиться этой чесоткой, как я называю досужие рассуждения, если уж я привез с собой в Россию своих женщин и впервые переустраиваю постой в житье-бытье.
Приходилось сознаваться себе в том, что некий расчет, когда я тащился в советское консульство в Бангкоке много-много лет назад, мною все же делался. Малодушный расчет — остановить тарзанье существование семьи ценою собственной сдачи в плен, если так можно сказать. В память об отце, потому что сам я какой-либо памяти о местах, где мне хотелось бы задержаться, или о людях, поблизости с которыми хотелось бы жить, не имел…
Теперь, впав в бессонницу и осознав, какое поражение потерпел, я прозревал. Я не сомневался, что капитальная ошибка, совершенная в Бангкоке, когда я попросился в Россию, и обусловливает мои нынешние и будущие несчастья. Нигде и ни с каким другим нанимателем так тяжело, путано и беспокойно не работалось, как со Шлайном. Он опускал меня. Вернее, опускала его система работы. Первая ступенька вниз — согласие выполнять оперативные действия. Вторая — переход к боевым действиям. И третья, нынешняя, убийство из-за угла, оправдать которое с точки зрения правопорядка исполнением службы, даже частной, невозможно.
В сущности, я переступал черту, за которой действовали иные обычаи и законы. Гангстерские. Система, которую представлял Ефим Шлайн, перемалывала меня дальше… Я становился составной частью фарша, из которого готовились котлеты сомнительного качества.
Немцы грязную черту не перешли. Немедленно уехали, оставив Пфлаума, который считается бродягой и искателем приключений, заслуживающим ограниченного доверия.
Он переливчато, с ритмичными захлебами и чмоканиями храпел на раскладном кресле. Он все делал ритмично и обстоятельно. Храп его был невыносим. Великий профессионал, мастер-шпион и лучший в мире кригскамарад, с которым мы крепко выпили после сауны, протрезвлялся интенсивным сном…
Меня и водка не взяла. Возрастное? Но и Дитеру столько же…
То, чем мы занимались после Легиона, наше ремесло, то есть кража информации, проще сказать — шпионаж, осуществляется людьми, выбирающими этот путь по душевному складу, что бы там ни плели про идеалы или, наоборот, про материальный интерес. Не вербовка делает человека разведчиком. Вербовка — следствие призвания. Характера. Методы, технические приемы, системы шпионажа, цели, ради которых к нему прибегают, одинаковы во всех странах. На Алексеевских курсах это стало очевидным немедленно. Умудренный международным опытом преподавательский сброд повествовал о самолетах-шпионах, кораблях, спутниках и прочей невероятной инструментальной чертовщине, включая и чертовщину в прямом смысле слова. Но самим своим существованием, всем прошлым опытом этот же сброд свидетельствовал, что люди, выбирающие стезю второй древней профессии, с вавилонских времен неизменно добровольцы, что власть и мощь того, чем их вооружают, зависят только от них. За утонченными штучками-дрючками, психотропными и техническими рычагами вмешательства в чужую жизнь, финансы и политику всегда найдешь живого, копошащегося человечка.