Шпионы «Маджонга»
Шрифт:
— Это он тебе не позволит. Юнг не такой дурак. Нет, тебе придется осуществить подмену фальшивых документов «настоящими» позднее.
— Но что, если банк заметит дефекты в документах, которые подпишет сам Юнг?
— Я считаю, что риск здесь невелик… если ты просчитаешь все достаточно хорошо. Но даже если они и заметят, ты просто получишь от Юнга подпись уже на настоящих документах, извинишься, вроде как за нечаянную ошибку, и начнешь все сначала.
— Иными словами, вернусь к первоначальному плану?
— Именно, именно. Но к тому времени Юнг будет так поглощен своими планами строительства завода, что не сможет противиться, что бы мы ни положили
Цю вздохнул:
— Все это становится слишком запутанным.
— А ты что думал, что все будет легко и просто?
— Нет.
— Мы имеем дело с западным человеком. Они все не такие, как мы. Они — другие люди. Ты тут спрашивал меня, что я думаю по поводу его шансов выжить. А теперь я задам тебе вопрос, который, возможно, удивит тебя. Как бы ты выжил, если бы тебя внезапно выдернули из привычного мира и отправили на шахты Сычуани, где сто миллионов таких же, как ты, дрались бы за твою чашку риса?
У Цю медленно отвисла челюсть, глаза расширились, и он застыл, глядя на Суня через стол, словно человек, которого хватил удар. Увидев выражение его лица, Сунь рассмеялся.
— Трудновато… даже для тебя, а? Ну вот, и для него также.
— Прошу простить меня, Старший брат, но я не понимаю, о чем вы говорите?
Некоторое время Сунь молча курил, не отвечая. Потом подался вперед, поставил локти на стол и обратился к Цю самым доброжелательным тоном:
— Эта стена, — начал он, — стена вокруг Гонконга… О, есть тут кое-что еще. В этом деле есть такая сторона, о которой ты даже не задумывался. — Он помолчал, сквозь полупрозрачные веки глядя на подчиненного оценивающим взглядом. — Чем ты собирался заняться после обеда?
На несколько мгновений Цю лишился дара речи. Потом все же смог пробормотать, заикаясь:
— Я собирался вернуться на территорию, Старший брат. Там много что надо сделать.
Сунь рассмеялся:
— Глупости! Пошли со мной, покатаемся по озеру.
Его слова неприятно озадачили Цю. Все, о чем он мечтал, так это уползти из-за стола и отправиться вздремнуть в какое-нибудь укромное местечко, где Сунь ни за что не смог бы его найти, в покойное местечко, где Гонконг и все проблемы, с ним связанные, казались бы не более чем прошлым страшным сном. А тут ему предлагают прокатиться на лодке. И если он примет приглашение, не сочтет ли начальник его покладистость за проявление лени? А если нет, то не оскорбит ли он отказом своего начальника? А может быть, это ловушка? Провести остаток дня вне работы — это наверняка может быть расценено как неверное отношение к службе с его стороны. Но открыто отвергнуть приглашение, сделанное заместителем управляющего Центральной разведки…
Почему Сунь сказал ему, чтобы он не трогал Крабикова? Как он мог думать, что это не касается Цю? И что означает вся эта страшная и грозная чепуха насчет Юнга и Сычуани?
Шестеренки цепляют шестеренки, а те внутри других колес…
Несколько мгновений Сунь разглядывал ничего не выражающим взглядом своего подчиненного, на лице которого застыло жалкое выражение.
— Пошли, — сказал он, прервав раздумья Цю. — Поговорим о мистере Юнге и о нашем Хризантеме. Тебе еще многое предстоит узнать. — Он поднялся. — Можешь даже грести, — любезно предложил он. — Если от этого ты почувствуешь себя лучше…
Глава 8
В человеке, стоящем на корме, не было ничего несерьезного или легковесного. Он будто врос в палубу, уперев левую руку в бок, а правую подняв так, чтобы ее мог видеть рулевой на мостике. Он был высок, строен и
— Стоп машина.
Он почти не повысил голоса, но прозвучавшая команда была без труда услышана на мостике, и Люк Сен-Кай мгновенно нажал на кнопку выключения двигателей. Как только яхта плавно коснулась причала, Томас Юнг нагнулся, поднял кормовой конец и спрыгнул на берег одним ловким прыжком, рассчитав расстояние — как и многие другие свои действия — с точностью до сантиметра. Саймон Юнг с носовой части наблюдал, как его отец легко передвигается, наматывая конец на причальные кнехты, едва касаясь босыми пятками деревянного причала, и ощутил привычный укол зависти.
«Старик» — так он обычно называл своего отца, но трудно было представить себе человека, более молодого телом и душой. Саймон знал, что ему так не сохраниться к этому возрасту из-за привычки курить длинные сигары «Хойо де Монтеррей», пить виски, как чай, и работать по девяносто часов в неделю.
— Ты что, ночевать там собрался? — Том говорил с раздражением, словно ему было не по душе, что его оторвали от рабочего стола и вынудили провести субботний день, ловя акул в Глубокой бухте. Но это была неправда: Том любил охотиться на акул так же, как и расправляться с конкурентами. Однако он искусно изображал истинное неудовольствие, поскольку его заставили тратить драгоценное время.
— Извини, что озаботил тебя. — Саймон спустился по трапу и пошел к концу причала, предоставив старине Люку пришвартовывать носовой конец. Том Юнг пожал плечами: не в его привычках произносить бесполезные вежливые слова. Даже когда много лет назад он послал Саймона учиться в Англию, он открыто поглядывал на часы, провожая собственного сына в аэропорту. Когда сын, проходя через арку металлоискателя, оглянулся, он увидел, что отец уже исчез и только мать, прощаясь, махала юноше рукой с потерянной улыбкой на лице. Она всегда провожала его до конца, а отец сразу уходил. Лишь когда она умерла, отец начал интересоваться каждой мелочью в жизни Саймона.
— Ты останешься выпить? — спросил Саймон.
Том взглянул на часы. Этот непроизвольный жест давно врезался в память Саймона. Он не мог спокойно видеть, как отец спешит. В животе у него возник тугой комок неопределенных эмоций, поднимаясь к грудной клетке и горлу. Саймон не стал тратить времени, чтобы разобраться в том, что с ним происходит.
— Только на пару глотков. К шести мне надо вернуться в банк.
— Ты можешь принять душ и переодеться, если захочешь.