Штабс-ротмистр
Шрифт:
— Я уж рапорт написал. На перевод из Девятки в гвардию. А что? Служба только называется — частная. А всё одно — то же самое. Чин сохранили. Только денежное довольствие выше. И Великие Князья Государю служат, ведь так? Словно в Десятое Отделение перевёлся.
На самом деле, Главная Канцелярия насчитывала всего девять отделений.
Вышел офицер в гвардейской форме Львовых, но едва тот перебросился парой фраз с новоприбывшим, как зазвучал пронзительный горн.
Его звучание ни с чем другим не спутает никто, кто готовился держать оружие на государевой
Сигнал пробоя.
— Штабс-ротмистр! Коль вы с нами, бегом в третью роту — получите оружие. Доложитесь ротному, какой может быть прок от вас в бою. Одарённый?
— Шестой уровень, воздух, вода и огонь, каждого понемногу. Защита.
— Присоединяйтесь. И да хранит нас Господь.
х х х
Пробой, как оказалось, рванул на юге, ближе к центру Америки, где Тихий и Атлантический океаны шлют волны навстречу друг другу, не в силах одолеть полосу суши шириной в двести вёрст у залива Кампече. Поэтому тревога, прозвучавшая в Ново-Йорке, не привела ни к каким поспешным мерам. До места событий гвардейцев Львова и казаков Князя-Государя отделяли тысячи вёрст. Ни в ночь, ни наутро частная армия Великого Князя так и не сдвинулась с места вопреки высочайшему указу — немедля в подобных случаях призвать весь наличный воздухоплавательный и железнодорожный транспорт, поспешая к месту пробоя.
Виктор Сергеевич, зачисленный в третью роту и получивший форму гвардии штабс-капитана, растянулся во весь рост на сборной койке, оправдывая извечную армейскую мудрость: солдат спит — служба идёт.
Полковник Митин, Одарённый не ниже седьмого уровня, вызвал Тышкевича после рассвета. Его кабинет более напоминал походный штаб — с разложенными картами Центральной Америки и планами железнодорожных путей.
— Штабс-ротмистр! Вы влились в группу обеспечения?
— Так точно, ваше высокоблагородие. В третью роту, в качестве огневой поддержки стрелков.
Полковник носил чёрный берет, память о службе в штурмовиках. Но в его гвардии даже самый дотошный наблюдатель не увидел бы и доли той расхлябанности, что потрясла офицеров «Девятки» в команде Буранова и Хвостицына по пути в Ново-Йорк.
— Слушайте приказ. Внизу под охраной часовых находится непонятный субъект. Утверждает, что знает вас. И будет полезен в акции с пробоем. Выяснить и доложить.
— Есть!
Граф развернулся и отправился к выходу из особняка, где, вероятно, и расположено упомянутое «внизу». По пути встретил Искрова, тот задержал спешащего товарища:
— Виктор, слышал новость? О ней во всех утренних газетах.
— Не имел удовольствия их пролистать.
— Наши тянут с отправкой войск к экватору! Даже полк, расквартированный в Мехико.
— Почему?
Тышкевич остановился на коридоре, хоть намеревался дальше перейти на бег — столь обязательно-срочным прозвучал приказ полковника.
— Ходят слухи, что наше начальство желает проучить американцев. Не цените нашу помощь? Так сами посмотрите, что будет, ежели она запоздает.
Не желая верить услышанному от Прохора, штабс-ротмистр
— Велели сторожить до вас, ваше благородие, — доложил унтер. — Так что сидел он на скамье, и нет его… Виноват, ваше благородие.
Прикинув, что только один человек мог втихую выведать о его отъезде на Лонг Айленд, а потом спрятаться от часовых, граф вгляделся в тонкий мир, затем приказал унтеру:
— Присядь-ка, браток, на ту скамью.
— Чай — устал, — поддел его напарник-ефрейтор без всякого уважения к старшему.
Едва гвардеец опустил пятую точку, как сразу вскочил, на что-то наткнувшись, а на скамье заворочался Пётр Пантелеев. Из озорства принял личину гвардейского фельдфебеля, только затем скинул морок.
— Обман ближнего своего есмь грех. Тебе не объяснил твой духовник?
— В Америке всё — сплошь греховно, ваше сиятельство.
— Что за грех намерен предпринять сегодня?
— Проситься в ваш батальон и лететь с вами в Центральную Америку. Ничего не грех, совершенно богоугодное дело.
Виктор Сергеевич даже руками развёл.
— Там прикидываться скамейкой и тем самым вводить в замешательство тварей Тартара?!
— Что вы, господин штабс-ротмистр. Оттуда ведь ближе до Монтеррея.
Нагнувшись над сидевшим монахом, граф цепко ухватил его за лацкан сюртука.
— Что ты знаешь про Монтеррей, пройдоха?
— Что Львовы намереваются объявить частную войну боярину Монморанси, да вот не соберутся никак.
— Откуда?
— В коридорах губернской управы не обращают внимания на водопроводчиков и электриков, ваше благородие. Даже не пытаются говорить тише. Не буду удивлён, если слух докатился и до Монтеррея. Любой боярин обрастает связями, знакомствами. Особенно когда имеет деньги и готов с ними расстаться ради пользы дела. А поскольку у Монморанси делишки пахнут не слишком чисто, ему нужна информация о любых угрозах. Готов побиться об заклад: если вы наведаетесь к ним, вас вряд ли встретят хлебом-солью.
Это слишком точно совпало с предостережением дядюшки, чтоб игнорировать…
— Повторяю вопрос. Что я должен сказать полковнику Митину, убеждая его отдать дефицитное место на воздушном корабле совершенно непонятному господину? — поскольку монах замялся, штабс-ротмистр отчеканил: — А давай-ка ты, мил человек, езжай тихо поездом в тот Монтеррей, поживи недельки две-три, нас поджидая. Разнюхай, что в городе судачат про Монморанси. Из непопадающего в газеты. А как львовские гвардейцы начнут собираться, найду тебя, скажем… в губернском кафедральном соборе, должен же там быть такой? Сейчас, мистер Пётр Пантелеев, дневальный проводит тебя за ворота. И прошу без шуточек, не пытайся спрятаться в личине мусорки у караулки. Сам лично затушу о тебя папиросу, хоть не курю.