Штампованное счастье. Год 2180

Поль Игорь Владимирович

Объем собираемой мной информации уже таков, что найти время и возможность надиктовать очередное донесение становится проблемой. До сих пор я проделывал это после отбоя, заставляя себя просыпаться среди ночи, когда все вокруг уже точно заснули, и набивая сообщение через заранее припрятанный интерфейс контрольного тестера скафандра, имеющий в комплекте клавиатуру. Приходится попотеть, свернувшись калачиком под одеялом и тыкая в темноте щупом тестера по крохотным клавишам, а потом долго делать гимнастику для глаз, чтобы не допустить ухудшения зрения. Но благодарность доктора за ценные сведения искупает все неудобства.

Длинные сообщения я надиктовываю голосом. Инструкция не рекомендует использовать для этой цели гальюн или иные помещения общего пользования. В дневные часы там многолюдно, а ночью я буду сильно выделяться из общей массы. Еще я знаю, что в таких местах наверняка установлены записывающие устройства и не все из них контролируются

нашей Службой. В кубрике наверняка тоже имеются подобные устройства, а применение одной из функций моего «талисмана» – глушение – повышает риск моего раскрытия. Поэтому я диктую свои донесения, отключив системы связи и включив режим глушения, в редкие моменты, когда есть возможность опустить лицевую пластину и остаться без пристального внимания товарищей или командира. Например, во время профилактического обслуживания скафандра. В это время можно, сделав вид, что тестируешь фильтры, герметизировать и затемнить шлем, а затем торопливой скороговоркой продиктовать заранее составленный текст. Если кто-то и увидит что-либо необычное– шевелящиеся губы к примеру,– то он сочтет, что я проговариваю голосовые команды или проверяю аппаратуру связи.

Теперь я изворачиваюсь как могу. Например, изображаю дрему во время поездки на очередную встречу, во время которой мне мешают шум и свет, для чего я опускаю пластину и затемняю ее. Находясь в патруле, делаю вид, что внимательно куда-то вглядываюсь, специально поднимая голову так, чтобы мощный уличный светильник ударил по глазам и стекло на несколько мгновений потемнело. С помощью таких ухищрений я умудрялся за несколько сеансов составлять длинные донесения. Но с каждым разом становилось все сложнее. Я жил в постоянном напряжении. Я начал опасаться, что повышенный уровень возбудимости может быть обнаружен системой автоматического контроля здоровья. Это было тяжело – все время чувствовать себя червяком на раскаленном асфальте.

Никогда бы не подумал, что работать шпионом в армейской среде так сложно. Основной трудностью, оказывается, является не организация многоходовой комбинации с целью получения доступа к документам, а элементарная невозможность побыть наедине с собой. До сих пор я не замечал этого факта – мне казалось естественным постоянно находиться в окружении таких, как я.

И еще в моей работе наступает новый этап: доктор хочет, чтобы я начал готовить себе дублера. То есть смену. На случай моего перевода, что становится все более вероятным. Я внимательно анализирую поведение своих товарищей. Их отношение ко мне. Мимику при разговоре со мной. Степень моего влияния на них. Вербовка в условиях, при которых я осуществляю свою деятельность,– вершина мастерства оперативного работника. Неудача недопустима и равнозначна провалу: здесь нет условий для устранения кандидата в случае его отказа сотрудничать.

Я немного опасаюсь средств автоматизированного контроля. Полное их отключение, по словам доктора, возможно лишь по команде извне. Например, во время медицинской диагностики. А в остальных случаях служба контроля выборочно тестирует системы легионера. Частое отключение аппаратуры скафандра вызывает усиление интенсивности слежения за особью. Пусть меня и уверяют, что моя модернизированная начинка успешно дурит контрольные инстанции,– чувство неуверенности, будто кто-то заглядывает тебе через плечо, нет-нет да и возникает внутри. Я подавляю его, повторяя про себя, будто молитву, слова доктора о своей избранности. Когда уверяешь себя, насколько ты полезен Легиону, сомнения отступают.

2

А потом мы захватили Весту. Наверное, правильнее будет говорить – освободили. Так нас инструктировали. И так же говорили в земных новостях. Но мне сейчас все равно. К тому же я всегда был слаб в терминологии. Если освобождение состоит из десантной операции при массированной огневой поддержке Флота и последующей трехсуточной акции, я предпочитаю называть вещи своими именами. Доктору нравилось, когда я высказывал свои суждения нетрадиционным языком. Он говорил, что эмоциональный посыл при использовании нетиповых речевых оборотов придает донесению дополнительную смысловую нагрузку, делает его более информативным. Поэтому я все чаще думаю про себя не так, как следовало бы примерному солдату. Иногда эти мои нетрадиционные обороты проскакивают и вслух. Особенно это проявляется во время периодов повышенной нагрузки на психику. Например, после напряженного боя. Я успокаивал себя тем, что уже создал себе имидж бойца, не похожего на остальных, использующего для достижения своей цели нетрадиционные и очень эффективные методы, так что некоторые странности моих речей могут быть списаны командирами на особенности характера, помогающие мне быть примером для окружающих.

Когда последняя группа повстанцев вывесила белый флаг, я даже почувствовал некоторое разочарование. Едва вжился в новый ритм, вошел во вкус – и на тебе. Трое суток, и все позади. Я только-только перестал комплексовать и полностью

отдался войне. Даже какая-то гармония внутри образовалась от повторяющихся вспышек удовольствия. Хотя и устал смертельно, но тогда это не ощущалось. Да и началось все волнующе. Мы были просто переполнены ожиданием. Флагманом эскадры шла наша «Темза». Ее сопровождали два разведывательных судна, три эсминца и два корабля артиллерийской поддержки. Перед стартом – почти двое суток непрекращающегося аврала. Грузили боеприпасы, сухие пайки, спальные принадлежности, комплектующие для скафандров, ручное оружие, контейнеры с биомассой и еще тысячи различных мелочей, необходимых в автономном боевом походе. Флотские не отставали, мы работали с ними наперегонки. Доверия лунным докерам было мало– контрразведка предупреждала о возможности диверсии, поэтому большую часть груза с земных орбитальных складов лихтеры доставляли под контролем флотских пикетов, а выгрузку мы производили самостоятельно. И только тяжелые боеприпасы и контейнеры перевозили с борта на борт при помощи роботизированных каров. Остальное перебрасывали – упаковка за упаковкой, ящик за ящиком – по длинным живым цепочкам. Работали весело, стиснув зубы, торопясь не отстать от соседней роты, от флотской команды, втайне желая, чтобы командир обратил внимание на то, как редко ты пьешь воду и как старательно и бережно принимаешь очередной ящик. Специально для ускорения работ бортовая гравитация установлена в одну десятую от земной. Судя по количеству груза, дело предстояло нешуточное, и мы гадали, удастся ли отличиться, как в прошлом бою, или на этот раз проторчим в резерве. А перед стартом нас построили в ангаре и торжественно поздравили с предстоящей операцией. Все как обычно: прохождение знаменной группы, бравурная музыка, почетные гости из командного звена крейсера. И мы дружно и восторженно орали «ура!» и «Легион! Легион! Легион!».

Затем нам пришлось потесниться в своем доме. Койки были вывешены аж в три яруса, и от гула вентиляции стало трудновато общаться – мы приняли на борт дополнительно три батальона из Пятой пехотной и еще роту Третьего инженерно-саперного. Часть коридоров и тренировочных отсеков тоже переоборудовали в кубрики. На эсминцах и артиллерийских судах было мало места, но и туда втиснули почти по целому батальону вместо штатной роты. А так как тренироваться на малых судах негде, на протяжении всего похода десантные боты так и шныряли по эскадре, перевозя туда-сюда-обратно бесконечные толпы легионеров, а наша ангарная палуба стала походить на бивак, искусственный трущобный город и спортивный зал одновременно. Кто ж позволит солдату обойтись без тренировок целых две недели? Немыслимое дело. От такого количества свободного времени в голове могут завестись непредсказуемые мысли. Как у меня, к примеру.

В пути мы много спали. По двенадцать часов в сутки вместо привычных трех. Для экономии воздуха и пищи, как нам объяснили. Места для сна не хватало – мы занимали кубрики посменно. График занятости был железный: пока ты принимаешь пищу, или тренируешься, или несешь комендантскую службу, или чистишь оружие, или занимаешься приборкой, или еще черт знает чем из бесконечного набора солдатских обязанностей, на твоем месте кто-то спит. Ты идешь спать – освободившееся место в тренажерном зале занимают бойцы из других кубриков или с соседних судов. Освобождаешь столовую– ее тут же оккупируют гости для чистки оружия или теоретических занятий. Камбуз работал без перерыва. Волна приборок не успевала докатиться до конца десантного отделения, как начиналась вновь. Старушка «Темза» работала на пределе своих систем жизнеобеспечения, перевозя удвоенный контингент Легиона. У нас было столько дублеров на каждом посту, что сидеть приходилось по очереди: боевые посты не были рассчитаны на такие большие вахты.

Оборудование десантных ботов тестировалось и перетестировалось многократно. В коридорах стоял неумолкающий гулкий топот, лязг и выкрики команд: постоянно шли отработки действий в нештатных ситуациях. И всю дорогу для меня продолжалась пытка известностью: даже здесь командование выкраивало время для наших встреч и бесед с бойцами Пятой пехотной. Я старался извлекать максимум пользы из таких бесед– информация для доктора текла потоком. Как-то меня даже возили на один из эсминцев. На «Гавриил». По сравнению с их условиями, скажу я вам, мы жили в раю. Так что, когда эскадра вышла наконец к Весте, напряжение в отсеках от едва сдерживаемого боевого зуда достигло максимума. Все просто рвались в бой. Усталые от бесконечных учебных тревог, спертого воздуха и ненормально больших периодов сна, мы жаждали вырваться на волю из нашей тесной скорлупы и продемонстрировать себе, конкурентам и всему миру тяжелую поступь Легиона. Чувство единства было как никогда сильно в нас. Я просто растворялся в море нервной энергии, которой нас накачивали день ото дня, час за часом. Будто пружину заводили. Я даже стал думать реже. Жизнь превратилась в знойное марево, в котором только и хотелось, что двигаться быстрее, чем ты можешь. А потом пружины наши разом освободились.