Штампованное счастье. Год 2180
Шрифт:
Треть личного состава больна. За тех, кто не способен стоять в строю, на поверках отвечают: «Выбыл по состоянию здоровья!» В боевом расписании больные числятся «ограниченно годными». Негласно мы делим их на сидячих и лежачих. В те часы, когда док не изводит их бесполезными процедурами, сидячие выполняют хозяйственные работы. Обслуживают лежачих в основном.
Док делает все, что может. Но лежачие все равно часто кричат от боли. Их выкрики и стоны слышны даже сквозь бетонные перегородки и мешают спать отдыхающей смене.
Все стараются не оставаться поодиночке. Даже сержанты в дежурке. Даже офицеры. И говорят, говорят… Во время чистки оружия. Во время приборок, отскребая плесень с шершавых стен. Даже, грубо нарушая инструкции о маскировке, во время переходов к постам, выставляя передатчики на минимальную
Кроме меня. Я сам по себе. Мне никто не нужен. Ведь я не один. Я ношу в себе зверя. Личности мои спорят меж собой, решая, какая из них достойна принять очередное решение. Зверь хитрый. Он пользуется временной неразберихой. Вламывается в их вечный спор и вылезает наружу.
Постепенно меня начинают сторониться. Попасть в караул со мной считается невезением. Сержанту, составляющему график нарядов, предлагают взятку в виде порции витаминов или плитки супердефицитного шоколада, лишь бы не оказаться в паре со мной. Многие считают, что я потихоньку съезжаю с катушек. Я ведь почти не разговариваю с ними. Разговоры их известны мне наизусть, до последнего слова. Я лишь скупо отвечаю на вопросы. За моей спиной шепчутся, что это у меня резьба. Что я сдвинулся от рвения. Надорвался на Весте. В нашем тесном мирке шепотки громче крика. Но еженедельная диагностика показывает, что у меня все в полном порядке. Только это и удерживает окружающих от желания скрутить меня ко всем чертям и сдать на сохранение в изолятор. Под неусыпный надзор дока. Я тихо посмеиваюсь над ними. Бедные придурки! Тупые марионетки, не способные управлять самими собой. Где уж им решать мою судьбу.
Капитан Золото, смущенно покашливая и глядя куда-то в угол, говорит мне об ухудшении морального климата в коллективе. Дело кончается тем, что мне разрешают дежурить одному. Это смертельный риск, но командир отряда оправдывает его острой нехваткой личного состава. Вместо напарника мне придают дополнительный комплекс поддержки.
На самом деле мы со зверем на удивление неплохо держимся. Я не вполне уверен, что он – это я. Но наши цели сейчас совпадают. Я обязан выжить. Хотя бы ради того, чтобы не доставить тупой, жестокой системе удовольствие видеть, как я загибаюсь. Чтобы вырваться из бесконечного круговорота независящих от моей воли событий. Чтобы увидеть Лиз, наконец. Я нужен ей. Пускай она даже не знает об этом. Оставаясь один, я из последних сил уверяю себя: я – часть Легиона. Я – его символ. Какие бы мотивы мной ни руководили, это накладывает ответственность. Проклятый долг постоянно висит над головой тяжелым камнем, грозя однажды сломать шею. Но после я позволяю себе помечтать. О том, как буду жить, когда не нужно ходить на пост и драить винтовку. О том, что Лиз жива-здорова и ждет меня. И о том, как мы с ней сбегаем отсюда на подвернувшемся транспорте. Ведь я вооружен. Я мог бы попытаться захватить корабль силой. В Солнечной системе полно укромных мест, где слыхом ни слыхивали о войне и о Легионе. Буду делать вид, что я человек. Пойду работать камнехватом. Зверю нравятся такие мысли. Зверь не любит сдаваться. Зверь тоже хочет жить.
Но затем я открываю глаза и вновь вижу мертвое красное марево. Нет тут никаких случайных кораблей. Этот камень – пустыня, где, кроме нас, никого нет. И до сих пор мне не представилось ни единого шанса увидеть Лиз или сделать хотя бы шаг за пределы периметра. И черная безысходность накатывает на меня волной.
Временами мне начинает казаться, что, несмотря на соблюдение распорядка и видимость дисциплины, все мы здесь живем по инерции. По инерции производим приборки. По инерции обтираемся гигиеническими тампонами. По инерции разбредаемся по постам и глазами СНОБов рассматриваем промороженную пустыню. Офицеры отдают приказания тоже по инерции. Сержанты по инерции докладывают об исполнении.
Людей постоянно не хватает. Мы не вылезаем из караулов и нарядов. График сбился ко всем чертям. В
Даже учебные тревоги, время объявления которых перестает быть тайной за сутки, не способны вырвать нас из этого монотонного ритма. Мы живем, как двигаемся. Мелкими одинаковыми шажками. Нельзя стоять на месте – провалишься. Нельзя толкаться слишком сильно – улетишь к чертям.
Поэтому – не останавливаться. Не слушать воплей слабой плоти. Шаг. Еще шаг. Потом еще. Легионеру не привыкать к трудностям. От тяжелого ярма кожа на загривке дубеет. Становится непробиваемой. По замыслу генных инженеров мы должны тащиться от преодоления тяжелых условий. Самоубийство равносильно предательству. Предательство равносильно смерти. Чертова ошибка вкралась в их расчеты. Одновременно мы обязаны сохранять вверенное имущество в сохранности и боевой готовности. Когда объем трудностей превышает допустимый предел, инстинкты эти с треском сшибаются. Программы контроля благонадежности сбоят в попытке верно интерпретировать новую мотивацию. Мозги перекашивает.
Не спать. Шаг… Еще один…
Эта инерция кого угодно заставит мечтать об изменении распорядка. Пускай даже это изменение означает гарантированную гибель.
Вот он – шанс. Системы слежения засекли корабль. Сыграли боевую тревогу. Я очухиваюсь от дремы, обнаружив себя сидящим спиной к ледяной стене. Я в карауле. Восемнадцатый, самый удаленный пост. Пошли вторые сутки. Десять часов назад разводящий с помощником вместо смены принесли мне свежие батареи и контейнеры с питанием. Машинально переключаюсь на сеть наблюдения и проверяю показания. Чисто. Затем до меня доходит суть происходящего. Я вскакиваю. Представляю, что сейчас творится на базе. Гаснет свет. Заторможенные тени облачаются в броню и расползаются по местам. Бряцанье амуниции и тяжелое дыхание. Понукания сержантов. Даже «сидячие» получают оружие. Дежурный офицер вызывает «Зонтик». Его односложные выкрики глохнут вместе с лязгом задраенной наглухо двери. Расчеты артиллеристов выдвигаются на позиции.
Я прокашливаюсь и вношу свой вклад в какофонию докладов о готовности.
За бортом разгар дня. В этом красном мареве, среди тысяч скал и воронок, мой пост сам дьявол не обнаружит. Но на всякий случай я приказываю крабам свернуть демаскирующие их солнечные батареи. Я решаю выйти на поверхность. Пост мой на вершине невысокого пологого холма. Я надеюсь увидеть звездочку приближающегося корабля. Я буду смотреть на него и представлять, как это судно, которому приспичило пролететь мимо, внезапно приземляется в нашем расположении. Например, оно может терпеть бедствие. На грузовых судах обычно имеются шлюпки с достаточно большим запасом хода. Кораблей Флота поблизости нет. И никто меня не сыщет, даже сам Бог. Я яростно извиваюсь в тесной норе, проталкиваясь наружу.
Тем временем соскучившийся по настоящему делу такблок диктует мне указания системы управления боем. Ничего необычного. Задачка будто списана из наставления по тактике. Наблюдать за своим сектором, в случае обнаружения противника в зоне досягаемости принять меры к его уничтожению имеющимися средствами. При невозможности уничтожения противника связать его боем, нанести максимально возможный ущерб и отступать к внутреннему оборонительному периметру, где соединиться с основными силами.
Заодно поступают данные о предполагаемом противнике. Корабль класса эсминец, тип временно не определен. Тяжело вздыхаю. Испытываю привычное разочарование – опять мимо! Траектория свидетельствует о скором выходе его на орбиту Амальтеи. Пристроившись за валуном на вершине холма, размышляю: случайный это корабль или запланированная акция? И хватит ли мозгов у нашего бравого капитана, чтобы очертя голову не броситься в бессмысленную драку? У нас практически нечего противопоставить атаке из космоса.