Штрафная мразь
Шрифт:
По приказу командования все пятеро штрафников были расстреляны.
Как очертить ту меру жестокости, которая была необходима, чтобы победить? Необходима ли она? Всегда ли? Наверное никто не сможет определить достаточное количество зла, необходимого для Победы. Ни оправдать, ни опровергнуть...
* * *
В один из дней к Лученкову подошёл Тимур Джураев.
– Разговор есть.
На передовой уединиться непросто, всё время на виду.
Джураев закурил.
Сизое облачко дыма повисло в морозном воздухе.
– Скоро
Лученков посмотрел на него очень пристально. Джураев не шутил.
– Тимур, я тебя правильно понял? Мы говорим об одном и том же?
Тот затянулся дымом, потом до хруста сжал пальцы.
–Давай кинем жребий. И пиздец ему... Погиб в бою...
От вражеской пули. Аркашу я ему не прощу!
Оба нервно курили потом успокоились. Мандраж отошёл. Осталась только отчаянная решимость.
Глеб докурил и выбросил окурок:
– Давай.
Повернулся спиной. Джураев зажал в кулаке патрон от трофейного пистолета.
– Готово!
Лученков кивнул на левую руку.
– Здесь!
Патрон оказался в правой.
– Ну, значит, так Бог решил, - заключил Глеб.
– Ты только это... Раньше времени не базарь никому!- Попросил Тимур.
– Не ссы!- Успокоил его Лученков. Вспомнил Гулыгу.- Когда это преступный мир дешёвым был?
За неполных три месяца нахождения на передовой его характер крепко изменился. Он стал замечать в себе новые черты, которые раньше в нем не водились.
Ожесточился. На многое стал смотреть по другому. Сам порой не верил, что ему всего двадцать. Прибавилось злости, уверенности. На лице ранний налёт ожесточённости, которую приобретают лишь на передовой.
Кругом снег, линии траншей. Мороз.
«Неужели существует какая то другая жизнь? Другой мир? Другие отношения? Увижу ли я когда-нибудь это?»
Ничего нет и не будет. Всю оставшуюся жизнь- снег, шинель, винтовка и сухарь в кармане шинели.
В душе, словно чёрная туча на горизонте висела тревога Что будет с ним дальше?.. Как ляжет его карта? Как сложится жизнь?
* * *
Лученков зашёл в землянке, прислушался к разговору.
– Только получили пополнение, приезжает к нам командир дивизии, полковник Борцов. Мы у себя в батальоне даже фронтовых артистов не видели, не говоря уж о старших офицерах, а тут сам командир дивизии, со всей своей свитой.
Выстроили батальон, почти четыре сотни бойцов, четыре роты, у каждой стоит командир роты, за спиной замполит. Тишина стояла такая, что слышен был каждый шорох.
Командир дивизии молчал. Зато начальник политотдела дивизии толкнул пламенную речь, дескать, только наш батальон может прорвать оборону противника.
А в заключение речи заявил:
– Родина верит в вас! От ваших храбрости и стойкости зависят судьба армии и успех наступления. Вам надо не только пробить оборону, но и держать её. Держать столько,
Кто же от таких речей не проникнется патриотизмом!
Дальше как обычно, стандартный вопрос, который всегда задавали перед страшным боем.
– У кого будут просьбы и пожелания.
Полковник наверное думал, что все сейчас начнут проситься в партию. Писать заявления, типа, если погибну, считайте меня коммунистом!
Но все поняли, что весь этот шухер неспроста. Один Бог знает сколько немцы там всего наставили и на какую глубину!
Догадываемся, что на верную смерть нас посылают. Молчим.
Выходит один боец, морда здоровенная, бандитская. Штрафник бывший.
Обращается не к начальнику политотдела, а прямо к командиру дивизии.
– Дескать, понимаем меру ответственности и поэтому просим перед атакой не по сто грамм, по поллитре на рыло!
Все молчат, ждут, что ответит комдив.
Тот усмехнулся, потом помрачнел, наверное вспомнил, что нам предстоит. Пообещал, будет водка. Правда, не сказал, что по поллитра на рыло. Все обрадовались. Вроде как и помирать уже не так страшно.
Вечером вместо водки привезли спирт. Кто пил, кто письма писал. Многие догадывались, что убьют. Если ты на передке находишься, то чуйка вырабатывается, что или убьют или ранят.
Ну а на рассвете ударила артиллерия. Основательно поработала.
Только затихло, мы пошли в атаку.
Идем цепями как каппелевцы в фильме «Чапаев», все четыреста человек. Немцы почти не стреляли. Наверное приходили в себя. Мы - «Уря-яяя!», побежали.
Вдруг под ногами стали рваться мины. Поняли, что эти суки не сказали нам о том, что будем наступать по заминированному полю.
Деваться некуда. Ложиться на минном пользе нельзя. Как потом выбираться? Назад тоже нельзя. Или расстреляют, или в штрафную. Вот и пёрли вперёд. Высоту заняли, а потом ещё двое суток удерживали. Так я получил «Красную звезду». Потом её у меня отбрали
– Смотри- ка, вроде не штрафники, а прямо как у нас.
– Сказал чей-то голос, - Водка. Атака. Только вот нас на мины ещё не посылали. Бог миловал.
– Смотри! Накаркаешь!- Замахали на него руками.
– Да я вроде не сглазливый!- засмеялся тот.
– Да и вообще. Не может такого быть, чтобы во всей Красной армии было одно и то же, своих бойцов на мины!
* * *
А ведь таки прав оказался орденоносец! Накаркал!
Генералам вероятно постоянно казалось, что стоит только бросить в бой еще одну дивизию, накрутить хвост подчиненным, как враг дрогнет и побежит. При этом, никто не брал в расчёт, что люди вымотались, техники осталось мало, да и та нуждается в ремонте, что резервная дивизия не дотягивает и до половины штатной численности. Тылы отстали, коммуникации растянуты, и тоненький ручеек горючего и боеприпасов не в состоянии удовлетворить даже сильно сокращенные противником текущие потребности войск.