Штрафная мразь
Шрифт:
В полубреду, что-то крича на родном языке он бросился вслед за танком.
Его тело перечеркнула пулеметная очередь. Пробитый целой строчкой, в
дымившейся телогрейке, он всё-же не хотел умирать. Когда расстегнули телогрейку, увидели, что из пулевых отверстий на груди толчками выбивается кровь, а под спиной натекла целая черная лужа.
Рядом с траншеей рванул взрыв.
От разорвавшегося снаряда у Лученкова шумело в голове, из носа и ушей шла кровь.
– Эй! Есть кто живой? – позвал он.
Но его голос дрожал и хрипел. Глеб едва услышал
Потом заметил сидящего на дне окопа Зозулю, который обеими руками держался за свою голову.
Контуженный и полуоглохший Лученков подобрал пулемёт и стряхнул с него куски земли. Он был словно не в себе. Его трясло, из носа тянулась черная застывшая струйка.
Ничего не соображая он машинально открыл ствольную коробку, дунул в нее и закрыл обратно.
Внезапно в его уши ворвался страшный грохот. Что- то завывало и лязгало совсем рядом с ним. В первый момент он подумал, что на него катится огромный и страшный зверь. И жутко при этом воет. Было что-то ритмичное и и подавляющее волю в разрывающих воздух звуках. Это не был вой зверя.
Метрах в десяти от него полз немецкий танк. Он наезжал гусеницами на окоп или отрытую ячейку. Разворачивался на дном месте, обрушивая стены окопа и заваливая комьями земли ещё живых и уже мёртвых людей. Затем медленно и неумолимо полз дальше. Скрежет, скрип огромного двигателя, всё нарастал и нарастал. Он доносился отовсюду и внезапно Лученков понял, что через какие то полчаса танк всех похоронит заживо!..
В его голове засела одна и та же мысль- «Он же сейчас всех нас...»
Взгляд упал на связку гранат. Скрученные проволокой РГ-42 в лучшем случае могли порвать гусеницу. Где-то была бутылка с зажигательной смесью.
– Пойду я,— Лученков показал жестом.— Один. Если убьют… тогда ты.
Он заглянул в безумные глаза Зозули с чёрной обречённостью. Нашарил в норе бутылку, зачем- то вытер её о рукав, и легко наклонившись пополз к танку.
Над головой свистели пули. Глеб вжимался в землю. Земля ведь она такая надежная, всегда укроет и от пуль, и от осколков и от взрывной волны.
Внезапно вспомнились слова старшины Скибы:
– К земле жмитесь хлопцы, как к мамкиной сиське. Она родная никогда не предаст. И защитит! И согреет!
Сам Скиба не спасся. Остался лежать вместе со своим расчётом, раздавленный танком. Не защитила его родная земля.
Танков боялись все. Танковая атака, это страшная штука. Не боялись её наверное только дураки.
Когда нужно было уничтожить танк противотанковой гранатой или бутылкой с зажигательной смесью, у многих красноармейцев сдавали нервы. И тогда швыряли они тяжелые гранаты как Бог на душу положит.
Иногда сами же гибли от собственных осколков. Иногда не выдержав поднимались на ноги, чтобы броситься на танк одним рывком, и очереди из башенных пулеметов кромсали и рвали их тела.
Для воспламенения жидкости не нужно было поджигать бутылку. Она загоралась сама, только лишь разбивалось бутылочное стекло.
Бутылка упала на корму танка, возле башни. Слученкову
Липкая и густая как патока жидкость потекла по броне над моторным отделением.
Сначала серые, а потом черные клубы дыма потянулись вслед за машиной. Огонь медленно разгорался. Откинулся люк и из него начал вылезать танкист.
У Лученкова звенело в ушах. Опустив взгляд, он обнаружил, что под рукой у него лежит чья-то винтовка. Танкист уже начал перевалиться через край люка. Лученков подтянул к себе винтовку за ствол, готовый вскочить на ноги и в это время рванул взрыв. Взорвался боекомплект.
Над подбитым танком рванулись столб огня и облако дыма. Вверх взметнулась сорванная башня, похожая издали на шапку, сорванную ветром с чьей-то головы.
Через несколько минут танк превратился в огненный клубок, черный дым от дизельного топлива и масла штопором поднимался в блёклое зимнее небо.
Увидев как вспыхнул впереди идущий танк, оставшийся Т-III пятясь и отстреливаясь ушёл обратно.
Замолчал пулемёт и Лученков вернулся к своей ячейке.
Своего первого номера он нашел там же, где и оставил. Ручной пулемёт оказался исправным, у Зозули перебита рука.
Лученкову вдруг захотелось завыть. По-волчьи, по-собачьи. Вдруг оказалось, что не было у него здесь человека ближе. Теперь он здесь совсем один, без родных, друзей, да еще и в самой передней ячейке.
* * *
Осколки с фырчаньем шлепались в снег. Лопаток не было. Зозуля стал зарываться руками. Снег был рыхлый, осыпался, и ему никак не удавалось спрятать хотя бы голову.
Подбежал ротный. Несколько раз крикнул взбешённо:
– Встать! Встать!
Прозвучало так, будто несколько раз ударили по крышке гроба.
Зозуля снизу вверх смотрел на своего ротного... Телогрейка у того порвалась, измазана кровью, лицо белое, перекошенное.
– Я ранен!- Зозуля прикрывал голову руками.
Помников наставил на него автомат.
– Пристрелю!– От злости его голос сорвался. Ротный почти хрипел, бешено вращая глазами.
– Вперёд!- Его голос слетел почти на фальцет.
Зозуля молча и обречённо смотрел на автоматный ствол.
Лученков потянулся к винтовке.
Негромко хлопнул выстрел, и Помников упал. Лученков не видел, откуда прозвучал выстрел, но готов был поклясться, что стрелял не он.
Мелькнула мысль- слава Богу, отвёл Господь!
Оглянувшись он увидел пробегавшего мимо воронки Швыдченко.
Глаза их встретились на мгновение — и Швыдченко побежал дальше.
* * *
Какой-то промежуток боя просто выпал из его памяти. Лученкова контузило, в ушах стоял звон, он терял равновесие и шатался, как пьяный. Но всё равно лихорадочно стрелял, бежал, падал, поднимался. Снова стрелял.
Мимо пробежал взводный Васильев.
Он был без каски. Из порванной телогрейки торчали клочья ваты. В руках у него был немецкий автомат МП-40. На ремне болталась пустая брезентовая кобура. Видно его зацепило осколками, но он продолжал стрелять, что-то кричал.