Штрафная мразь
Шрифт:
На третьи сутки поняв, что прорыва на этом участке не будет, немцы отвели войска.
Бой утих.
Уродливыми горбами торчали сгоревшие танки. Рядом с ними чернел растопленный грязный снег, обожжённая земля. Источала свои запахи изрытая взрывами, переполосованная танками, иссеченная железом земля.
Жутко воняло горелым мясом. пороховой смрад гильз, бензиновым чадом танков.
Человек десять бойцов в окровавленных, разодранных телогрейках собирали и сваливали в одну кучу оружие. Санитары искали среди мёртвых тех, кто ещё
Подожжённый Лученковым танк уже не казался страшным. Без башни он стал меньше, осел, превратившись в закопчённую железную глыбу.
На чёрном снегу лежали те, кто еще два дня назад составлял штрафную роту. Глядя на мёртвые тела, Лученков думал: "Ну вот... теперь с них судимость и снята…"
Его трясло, глаза слезились. Он сидел на бруствере и не мог свернуть цигарку. Ходуном ходили руки, сыпался табак, рвалась бумага. Попытался языком склеить газетные края самокрутки, но во рту пересохло. В горле стоял шершавый ком.
Подошёл замполит Покровский. У него был полуоторван погон, из носа тянулась черная застывшая струйка. Но капитан не замечал этого.
У Лученкова кружилась голова – видимо, сказывался взрыв. Он тряхнул головой, чтобы прояснить мысли, и услышал слова замполита:
– Командира роты убили, — словно пожаловался он.
Язык не слушался и Покровский кое- как выговорил:
– Ты хорошо дрался, Лученков. Буду писать представление, чтобы тебя освободили.
Глеб сглотнул, но комок в горле остался. Он моргнул, но слёзы мешали ему смотреть.
Потом капитана увели в санбат.
– Во, комиссар!– сплюнув, устало бросил штрафник, одетый в телогрейку с выгоревшей дырой на спине.– Прямо Фурманов у Чапаева, душа- человек! Только вот что- то раньше я в нём душевности не замечал!
Вокруг остались лежать трупы, штрафников и немцев. Штрафников было много. Нашли командира роты. Он лежал в воронке лицом вниз.
Тот же самый штрафник, в прожжённой телогрейке, сплюнул на землю.
– Туда ему и дорога. Жаль только, что расплата дешевле греха!
Пролетел двухфузеляжный самолёт разведчик «фокке- вульф», называмый «Рама». Неожиданно, из-под его брюха вываливался какой то бесформенный ком, сразу же рассыпавшийся на тысячи мелких точек. Они падали вниз и превращались в серые снежинки. На позиции роты как в замедленном кино падали листовки. Их несло ветром, волокло по серому от пороховой гари снегу.
Прямо перед Лученковым упал серый листок, на котором были изображены убитые красноармейцы. Из-за них выглядывала голова Сталина — с большими усами и испуганным взглядом из-под мохнатых бровей. Под ним — стишок:
«Ни шагу назад!»,
— приказал тебе Сталин,
А сам уж давно убежал за Урал
Штаны он от страха свои замарал.
И
Поумнели немцы. Раньше они писали:
"Бей жида - политрука, рожа просит кирпича!"
Листовки падали на грязный, перепачканный мазутом и взрывами снег.
Из-за этих-то листовок раньше переживал капитан Половков. Потом рыл землю ротный Помников. Вынюхивал старший лейтенант Мотовилов.
Нет больше Половкова. Погиб Помников. И сам я ни сегодня, так завтра- послезавтра буду освобождён.
– Думал про себя Лученков.
Краем глаза он заметил, как стоявший в стороне Швыдченко, оглянувшись по сторонам быстрым ударом ладони накрыл листовку и сунул её за пазуху.
Лученков отвернулся. Его это не касалось. У каждого была своя судьба.
* * *
Старший лейтенант Васильев пересчитывал живых. На полянке собрали роту... Двенадцать измученных, небритых, в грязных, разодранных ватниках, увешанных оружием человек. Строить их взводный не стал, встали полукругом, поглядывали и гадали, что сейчас скажет лейтенант.
– Товарищи,— начал он.— Мужики... Спасибо вам, за то что выстояли. За то, что не дрогнули... и победили. Буду ходатайствовать о том, чтобы всем, кто участвовал в бою сняли судимость. А сейчас отдыхайте.
Оставшиеся в живых уже распотрошили немецкие ранцы и хлебнули шнапсу. Тела погибших сложили в воронку и на небольшом могильном холмике поставили деревянную пирамидку, с жестяной звездой.
Ударил нестройный залп из пяти винтовок. Бойцы закинули винтовки за спины, пошли помянуть тем, что оставалось во фляжках.
Лученкова задержал Игорь Васьков.
– Глеб, бля! Ты когда мне лопатку отдашь! – бывший интеллигентный студент матерился словно биндюжник, угрюмо смотрел по сторонам, словно искал, на ком бы выместить злость. Он был контужен, голова тряслась.
Неожиданно он заплакал.
– Суки! За что они нас? За что они нас, Глеб?- Лученков обнимал его за плечи, совал в руки самокрутку. Утешал.
– Нормально, Игорёк. Всё нормально. Мы же штрафная мразь, у нас и судьба такая.
Их оборвал отделенный.
– Лученков! Васьков! Приказ не слышали или примёрзли? Строиться. Уходим!
– Слышал. Слышал я ваш хренов приказ, — пробормотал Глеб.
– Пойдём, Игорь!
Закинув на плечо вещмешок и подобрав оружие, он на пару секунд остановился. Бросил последний взгляд на свеженасыпанный неприметный холмик и заспешил вслед за уходящими остатками роты.
Уже позже, в тылу, куда их отвели для переформирования, штрафники узнали, что атака была запланирована как отвлекающий маневр. Своим прорывом они должны были создать у немцев впечатление, что именно в данном месте наносится главный удар. Заставить противника снять с других участков танки и мотопехоту и перебросить их на этот участок для отражения атаки и ликвидации прорыва.