Штрафная мразь
Шрифт:
Старший повел свирепым взглядом старого вояки, пока не наткнулся на него, что-то крикнул.
Лученков не понял или не расслышал его и стоял, не зная, куда податься.
Немец опять что-то прокричал Лученкову.
«Постой, это ведь он меня зовёт?— догадался Лученков.- Это что?.. Я должен встать в строй вместе с немцами?.. Его обдало жаркой волной не то, стыда, не то омерзения и неприятное чувство презрения к самому себе ворохнулось где-то в груди. Кто- то из немцев крикнул по русски:
– Тебе что?
Лученков на минуту смешался. Однако размышлять было некогда, он быстренько отставил в сторону недоеденную кашу и стал в конце шеренги, рядом с каким-то высоким, худым немцем со стальной каской на голове.
Лученков огляделся по сторонам, Байкова и Вакулы не было.
– Шагом марш!
И это было обыкновенно и привычно. Лученков бездумно шагнул в такт с другими, и, если бы не пустые руки без привычного оружия, которые неизвестно куда было девать, можно было бы подумать, что он снова в строю штрафников, среди своих.
Поскрипывал снег на дороге, все шагали по строевому в ногу, рядом по узкому тротуару шел старший — крутоплечий, мордатый фельдфебель в туго подпоясанной немецкой шинели. На его животе висела прицепленная на немецкий манер потертая кожаная кобура.
И тут Лученкова, словно обухом по голове, оглушила неожиданная в такую минуту мысль: бежать никуда. Из этого строя дороги к побегу уже не было.
От ошеломляющей ясности этого открытия он сбился с ноги, испуганно зесеменил, пропуская шаг, но снова попал не в ногу.
– Ты что?— пренебрежительно скосил на него глаза сосед.
– Ничего.
– Ты как первый раз замужем!
Лученков промолчал.
«С вохрой спелся, сам вохрой стал».
– Вспомнил он присказку Гулыги.
Да, возврата к прежней жизни теперь уже нет. Он уже понимал, что с каждым шагом, с каждой минутой он всё дальше и дальше отдаляется от своей прежней жизни. Там он всем враг. И, видно, самому себе тоже.
Растерянный и озадаченный, он не мог толком понять, как это произошло и кто в том повинен. Немцы? Война? Оперуполномоченный Мотовилов? Кто?..
Или в самом деле, в чем он был виноват сам? Может быть струсил в бою? Кого то предал?
Они вошли в село. На просторном дворе их остановили, по команде всех враз повернули к крыльцу. Там уже стояли двое в немецкой форме, офицер и переводчик. Старший доложил о прибытии, и офицер придирчивым взглядом окинул колонну. Потом что-то сказал переводчику.
– Вольно! Перекур,— сказал тот, нащупывая глазами Лученкова— Ты новенький, зайдешь к господину офицеру.
– Есть!— сжавшись от чего-то неизбежного, что вплотную подступило к нему, промолвил Лученков.
Строй распался. Солдаты во дворе загалдели, затолкались, беззлобно поругиваясь, принялись закуривать, в воздухе потянуло сладким дымком сигарет.
На крыльцо вышел солдат,
– Новенький! Кто новенький? К господину обер- лейтенанту.
Лученков высморкался, машинально проверил застёгнута ли верхняя пуговица. Наверно, ничего уже не поделаешь — такова судьба. Коварная судьба заплутавшего на войне человека. Не в состоянии что-либо придумать сейчас, стараясь совладать с рассеянностью, поднялся на крыльцо. Рванул скрипучую дверь, боком мимо часового протиснулся в проём двери.
Дверь, скрипнув, захлопнулась за его спиной.
Лученков шагнул на выскобленные доски пола большой комнаты. В лицо ударило жаром накаленной железной печки. Слегка попахивало дымком.
Он остановился посреди комнаты, глядя перед собой прямым немигающим взглядом.
На застланном скатертью столе лежали бумаги. Рядом мерцала керосиновая лампа с закопченным стеклом. Переводчик в серо- зелёном мундире с узкими серебряными погончиками подскочил к офицеру и стал ему что-то торопливо говорить, кивая в сторону Лученкова. Пока они переговаривались, Лученков осмотрелся.
Сквозь заиндевевшее окошко в комнату проникал слабый свет пасмурного дня. Вместе с огоньком в лампе он скудно освещал переднюю стену избы, с наклеенным на неё плакатом, на котором был изображён стоящий среди разрывов солдат вермахта, с двумя гранатами- колотушками за поясом. Под плакатом шла длинная надпись на немецком языке.
"So wie wir k"ampfen. Arbeite Du f"ur den Sieg!"
От набегающих мыслей на душе становилось все тягостнее.
Пока переводчик о чем-то говорил, высокий блондинистый обер- лейтенант, перебирал на столе бумаги. Потом начальственным тоном произнес длинную фразу. Переводчик сразу взглянул на Лученкова, и тот догадался, что речь шла о нем.
После этого офицер что- то бросил резким, недовольным голосом, и, не взглянув на Лученкова вышел. Сквозь стекло Лученков увидел его плечо с погоном, фуражку с высокой тульей.
На верхушку разлапистой ёлки сел крупный ворон, нахохлился, присмотрелся к снующим внизу людям, каркнул сердито и перелетел на сосну поближе к окну.
Глеб подумал равнодушно, видеть кричащего ворона - к чьей-то близкой смерти.
Как только дверь за офицером захлопнулась, встал из- за стола и подошел к Глебу.
Заложил руки за спину, наклонил голову набок, несколько минут разглядывал его лицо.
– Славно. Славно! Так вот ты какой, советский солдат! Прости, не помню твоей фамилии.
Лученков назвался:
– Боец- переменник отдельной штрафной роты, рядовой Лученков.
Ожидая, что будет дальше, взглянул на переводчика.
– Ну что, Лученков, поговорим?
– спросил тот.
Вынул из кармана блестящий портсигар. Сказал:
– Садись! Или как говорят у вас, у штрафников, присаживайся!