Штрафной батальон
Шрифт:
— Уговор наш, взводный, помнишь? Меня, Жука и Богдашу рядом держи. Если что — не подведем!
Наконец появился Ульянцев, в пилотке и солдатской телогрейке, туго перетянутой ремнем. Отозвав в сторону взводных, сообщил, что машин мало и разместиться на них могут лишь три роты. С первым рейсом отправятся третья, пятая и шестая роты. Второй же предстоит грузиться одной из последних.
— Пока можете отдыхать, — разрешил он, — но людей не распускать, держать под присмотром. Под личную ответственность!..
Последнего, третьего, рейса пришлось
В темноте по ленивому постреливанию и вялым взлетам ракет определили недалекую передовую. Но оказалось, что им не сюда, а много дальше. Подчиняясь команде, построились ротными колоннами и двинулись по какой-то бесконечно петлявшей проселочной дороге. Определить направление пути из-за частых поворотов было трудно, но по тому, что фронт все время оставался справа, Павел предположил, что проселок рокадный.
Шли молча, погруженные в собственные думы. Павел пытался думать о том, как может сложиться у него в дальнейшем, если предстоящий бой окажется для него удачным, но мысли упрямо сбивались на товарищей, на то, что кто-то из них и впрямь, как сказал Шведов, потенциальный покойник. И хотя он почему-то не сомневался, что с ним ничего страшного не случится, на душе было маетно.
Не сумев перебороть неприятных ощущений, Павел испытал благодарное чувство к ротному, когда тот, негромко окликнув, подозвал его к себе, предложив идти рядом.
— О чем думаешь?
— Да так, по мелочам…
— Уверен в своих?
— Как сказать? Не во всех…
— И я о том же. Слышал, как Саблук мне говорил, что на передовой пули и спереди и сзади летают?
— Если б всерьез думал стрелять сзади, языком бы не брякал, — усмехнулся Павел, посчитав, что ротный опасается не того, кого на самом деле остерегаться надо. — Не та собака страшна, что лает, а та, что исподтишка кусает.
— Саблук, может, и сгоряча болтанул, — согласился Ульянцев, — а вот святая троица твоя мне очень не нравится. Уж больно тихие и благообразные. Не находишь?
— И сомневаться нечего — на все способны! — вздохнул Павел, коря себя за самонадеянность, с какой чуть раньше о близорукости ротного подумал. И, решившись каяться до конца, рассказал Ульянцеву о случае с Махтуровым.
— Ну вот, недаром, значит, у меня предубеждение против них, — испытывая удовлетворение оттого, что не ошибся, проговорил тот. — Собственно, об этом и я тебя хотел предупредить. На передовой пули действительно спереди и сзади летают. Так чтобы затылком их не ловить — помни и в бою не зарывайся. Твое дело боем руководить, а не со штыком на немцев лезть. В атаке позади взвода должен быть, чтобы всех в поле зрения держать: кого подогнать, кого поднять, если залег…
— А товарищам потом как в глаза смотреть, если все время за их спинами прятаться?
— Я не говорю, что ты должен прятаться. Но ты командир взвода, и твой долг обеспечить выполнение боевого задания. Сейчас не 41-й, чтобы впереди
С точки зрения здравого смысла Ульянцев был прав, но, с другой стороны, была в его словах какая-то едва уловимая ущербность, которая мешала Павлу признать его правоту безоговорочно.
— Ладно, посмотрим, — буркнул он. — У нас глаз везде не меньше, чем у Макарова с компанией. Пусть они нас лучше боятся…
Марш продолжался. Часа через два круто свернули, но не к передовой, как ожидали, а, напротив, в глубь обороны. Огненные вспышки за спиной остались. Постепенно отдалились и затихли звуки стрельбы. Короткая июньская ночь бескровно истаивала, когда добрались до места назначения.
Нежилым холодом и гнилой сыростью дохнуло на штрафников из давно заброшенных землянок. Глубокие, но тесные — человек на пять-шесть, — они, видимо, сооружались наспех и походили скорее на обыкновенные ямы, накрытые бревнами. Земляных нар и то не было. По осклизлому накатнику пробивалась пелена хилой белой плесени, углы полнились лягушачьими стадами.
На место жительства пришлось впервые определяться без Махтурова, Кускова и Шведова. Их и Костю Баева распределил по соседним землянкам — для надежности. С собой оставил Туманова с Илюшиным и Карзубого…
Побудку не устраивали. До обеда проспали как убитые. В полдень Павел выбрался из землянки и, жмурясь от яркого света, кинул несколько раз руками, разминаясь и разгоняя сонную одурь, огляделся вокруг.
Слева тянулся неровной полоской редкий кустарник, справа, метрах в двухстах, извивался неглубокий овражек. Вдали за неровным холмистым полем виднелись постройки села или деревни. А далеко позади, у самого горизонта, зыбились в мареве контуры лесного массива и пологой высотки.
Подумав, Павел направился к овражку. По дну его струилась неглубокая ключевая речка с хрустально-прозрачной водой, сквозь которую можно было рассмотреть мельчайшие голыши на песчаном дне. Вода притягивала негой и прохладой.
Кое-где по берегу уже мелькали обнаженные тела солдат, сохло распластанное поверх зарослей кустарника выстиранное обмундирование. Вокруг царила удивительная умиротворенная тишина. Солнце забралось в зенит, но не пекло, а ласково пригревало, почти не тревожа упоительной свежести низин. Дышалось легко, свободно и проясненно. Хотелось наслаждаться и радоваться.
Павел повернул назад, в землянку. Прихватив замызганное вафельное полотенце и обмылок, снова спустился в овражек и, желая в эти минуты побыть наедине с самим собой, побрел вдоль берега подальше, туда, где виднелась тростниковая поросль и речка переходила в овальное болотце.
Приглядев местечко, не торопясь разулся, скинул обмундирование и, присев на прогретый солнцем речной камень, с наслаждением опустил ступни в воду.
Долго сидел в полузабывчивости, обласканный теплом и покоем, разнеженно прислушивался к мерному журчанию речушки.