Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)
Шрифт:
— Очень о нем жалел Герасим Иванович, — добавила она. — А на тебя смотрел, как на сына. Давно ты его знаешь?
— Давно, — сказал я. — Всю жизнь, как тебя.
Она не поняла, но не стала добиваться ясности. Ее занимало только одно: вылечить меня побыстрей. Она выполняла все обязанности сестры и санитарки. Не знаю, окажись я в центральном севастопольском госпитале на Павловском мысу, была ли бы у меня такая умная и неустанная сиделка.
Я долго не мог привыкнуть к тому, что девушка, вернее, девчонка с естественной простотой моет
Я попросил Катю побрить меня. Она взялась за это дело робко, но охотно. Я терпел и подбадривал ее:
— Очень хорошо! Как в парикмахерской на Большой Морской!
Через сорок минут Катя в отчаянии отложила бритву. Мыло на моих щеках стало розовым от порезов и соленым от ее слез. Тут появилась Варвара. Она взялась за дело уверенно, хоть и не особенно умело, и без лишних нежностей соскоблила мою щетину.
— Фу! Рыбу чистить легче! — сказала она, критически глядя на свою работу. — А вы, оказывается, совсем молоденький, только морщинки между бровями… и седина пробилась на висках.
Варвара всегда держала себя со мной сурово-весело, и я никак не мог понять, что у нее за характер. Катя говорила, что Варя работает в немецком магазине. Оттуда и продукты, потому что где их еще взять? На базаре цены немыслимые.
Катя мне рассказала, как в первый день, когда я был совсем плох и никак не приходил в сознание, Варвара решила отвезти меня в больницу. Пошла к коменданту и сказала ему, что возвратился с фронта ее муж. Был в окружении, совсем инвалид — руки, ноги переломаны, не говорит, не видит. Вот она и просит господина коменданта дать ей машину или подводу — отвезти мужа в больницу. Комендант хорошо знал красивую продавщицу. Он готов оказать ей услугу. Даст не только подводу, но и надежного солдата для сопровождения, а по дороге тот солдат избавит ее от мужа. Зачем ей возиться с инвалидом, молодой и красивой?
Варвара не расплакалась, не возмутилась. Просто сказала, что это ей не подходит. Она разыскала хирурга. Отдала ему золотые сережки. С помощью Варвары и Кати старичок обработал раны, наложил гипс, а потом приходил два раза в неделю.
В конце апреля сняли гипс и даже разрешили встать. Вцепившись в Катино плечо, я сделал первый трудный шаг. С трудом мы добрались до стола.
— Ну вот, Алешенька, ты и на ногах! — вздохнула Катя. — Через месяц будешь совсем здоров, только питаться надо получше.
Интересно знать, как питалась она сама? Все эти два месяца Катя спала около меня на раскладушке. Я не видел, ни как она ложилась, ни как вставала, потому что до поздней ночи она шила, а подымалась рано. Варвара нашла ей надомную работу — какие-то строчки-мережки, которые охотно покупали немцы. Платили они, конечно, ерунду, но все-таки добавка в семью, состоящую из двух женщин и мужчины-инвалида.
В этот день я впервые обедал за столом вместе с ними.
— У Кати есть для вас подарок, — сказала Варвара.
Она вынула из комода штурманский
— Отчего вы помрачнели, Алеша? — В голосе Варвары не было веселой строгости. — Вспомнили что-нибудь? Всем есть что вспомнить. А лучше не надо. Живите сегодняшним днем.
Что понимает эта красивая баба? Она может жить сегодняшним днем: есть дрова и крыша над головой и фрицы ее не трогают до поры. А муж, наверно, давно в братской могиле.
Она, не дрогнув, встретила мой взгляд:
— Вы сейчас плохо подумали обо мне.
Какое право я имел порицать ее? За что? За то, что она спасла меня, прятала и кормила два месяца?
Катя хотела помочь мне добраться до кровати, но я решил проделать обратный путь сам. Это удалось. Как можно быстрее стать в строй! Как можно быстрее!
С каждым днем вместе с теплом и листьями деревьев прибавлялись мои силы. Я шагал без палки по обеим нашим комнатам, а вечером меня выпускали в маленький садик. Рука зажила, но я старался пока не утомлять ее.
Тот человек не приходил. Безделье угнетало меня:
— Катя! Долго еще буду на санаторном режиме?
— Пока не окрепнешь совсем.
— Так я уже здоров как бык! — Я обхватил ее, хотел поднять, но она вырвалась.
Варвара из соседней комнаты цыкнула на нас:
— Дети! Не шуметь! Беда мне с этим детским садом…
Она неизменно выдерживала роль главы семьи и в полушутливой форме заставляла делать все так, как считала нужным. Меня раздражал покровительственный тон и эта ее способность радоваться пустякам среди всеобщего горя.
В середине мая, когда распустились нарциссы, а темно-красные стрелки пионов уже торчали под окном, Варвара заявила:
— В воскресенье у нас будет гость — хауптман Ранков, комендант района.
— Вы шутите?
— Нисколько. Лучше пригласить его, чем ждать, пока они нагрянут сами.
Меня снова обвязали бинтами, пожалуй, еще погуще, чем в первые дни. Ранков явился к обеду. Он вел себя весьма тактично. Пил и закусывал, хвалил хозяйку, мило шутил с Катей, а я, лежа в соседней комнате, представлял себе, как эта маленькая партизанка, скрывая свою ненависть, силится улыбаться.
Ранков прилично говорил по-русски, только изредка переходил на свой родной язык. Варвара кое-как отвечала ему. Работая в магазине, она выучилась самым ходовым фразам и с помощью жестов могла поддержать несложный разговор.