Штурмуя цитадель науки. Женщины-ученые Российской империи
Шрифт:
«Бесспорно самой известной картиной русской живописи XVIII века, изображающей “Ученую даму”, является “Портрет Екатерины Ивановны Молчановой” <…>. В отличие от всех остальных смолянок Левицкого, занятых искусствами, Молчанова сидит у стола со стоящим на нем вакуумным насосом, использовавшимся при обучении физике в Смольном институте. Она держит в левой руке книгу… Слева от нее расположен большой глобус. Итак, перед нами реальная женщина, символизирующая обучение наукам и научные занятия в Смольном институте, однако показательно, что в этом портрете дама остается “один на один” с научными приборами, здесь вообще нет никаких других, в том числе и мужских фигур. Наука сама по себе оказывается делом, возможным для женщины, и можно думать, что это первый пример подобного рода в живописном искусстве» 83 . Следовало ли в данном случае искусство за реальностью или пыталось эту реальность конструировать? Возможно, то и другое.
83
Там же. С. 160–161.
Рис. 4. Д. Г. Левицкий. Портрет Е. И. Молчановой (1758–1809). 1776 г.
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
В целом выявленные факты позволяют сделать вывод о том, что последние два десятилетия XVIII века в России ознаменовались если не расцветом женской образованности и занятий науками, то по крайней мере высочайшим поощрением подобных увлечений со стороны монархии: от назначения княгини Е. Р. Дашковой в 1783 году директором Петербургской академии наук до публикации в 1785 году типографией Новикова перевода научного труда немецкой естествоиспытательницы Марии Сибиллы Мериан; от издания биографического словаря, включившего в свой словник имена ученых женщин, в 1790–1798 годах до публикации первого труда российских девушек, посвященного
Глава 2
«Ученая женщина», «философка», «женщина со вкусом»… Новые понятия в русском литературном языке начала XIX века
И что такое… ученая женщина, философка, женщина со вкусом?
Подтверждением распространения среди российских женщин интереса к наукам в конце XVIII – начале XIX века может служить появление в русском языке уже в первое десятилетие XIX века понятий «философка», «ученая женщина», употреблявшихся по отношению к некоторым дамам. Например, Ф. Ф. Вигель (1786–1856), описывая в мемуарах историю своего знакомства с некоей девицей А. А. Турчаниновой, имевшую место примерно на рубеже XVIII и XIX веков, говорит о ней: «…у нас ее знали под именем философки» 84 . В 1810 году писательница Екатерина Наумовна Пучкова (1792–1867) в одной из своих статей вкладывает следующий вопрос в уста героя, точнее, антигероя повествования: «И что такое… – спрашивает он, – ученая женщина, философка, женщина со вкусом?» 85 В последующие 1811–1815 годы употребленные в различных контекстах словосочетания «ученая женщина», «ученая дама» или просто определение «ученая», высказанное по отношению к женщине, становятся вполне привычными и часто встречаемыми на страницах отечественных журналов 86 . Естественно предположить, что эти определения пришли на страницы периодических изданий из повседневной жизни, что журналисты в данном случае отреагировали на возникновение какого-то уже заметного в обществе явления, а именно на появление женщин, открыто интересовавшихся различными науками.
84
Вигель Ф. Ф. Записки. M.: Захаров, 2003. Т. 1. С. 107.
85
Пучкова К. О женщинах // Аглая. 1810. Ч. Х. Кн. 1. С. 46–47.
86
См., например: Улей. 1811. № VII. Ч. II. С. 38–43; Вестник Европы. 1811. Ч. LVII (57). № 9. С. 58–59; Кабинет Аспазии. Литературный журнал. 1815. Кн. 2. С. 76–84 и др.
Однако уже в начале 1810-х годов словосочетание «ученая женщина» перестает быть нейтральным. Так, оставшийся анонимным автор статьи «О учености прекрасного пола» в 1811 году задавался следующим вопросом: «Удивительно, почему прилагательное ученый 87 – в женском роде, щекотливо для уха мужчин…?» 88 Несколько лет, предшествовавших Отечественной войне 1812 года, были ознаменованы целым потоком статей в общественно-литературной периодической печати, обсуждавших проблемы женской учености, женского образования, отношения женщин к наукам. Тема стала настолько привычной, что, например, автор упомянутой статьи «О учености прекрасного пола» нашел возможным начать ее следующими словами: «Беспрестанно 89 спорят о том, и никто еще не решил сего спора, способны ли женщины к знаниям и наукам, и какой род учености наиболее приличен им?» 90 Стилистические жанры этих публикаций достаточно разнообразны. Они представлены как серьезными, написанными в академическом стиле работами, рецензиями и псевдорецензиями на иностранные труды по теме, так и ярко полемическими статьями, содержащими известную долю язвительности, а также краткими, можно сказать энциклопедическими, биографиями известных ученых и просвещенных женщин, принадлежавших к разным странам и временам. Содержание их гораздо менее разнообразно. В сухом остатке мнения авторов делились между двумя лагерями: противников и защитников женской учености. Причем не всегда можно с легкостью определить, сторонники какой из двух позиций сохраняли за собой преимущество в тот или иной период времени.
87
Курсив автора. — О. В.
88
О учености прекрасного пола // Улей. 1811. № VII. Ч. II. С. 42.
89
Курсив наш. — О. В.
90
О учености прекрасного пола // Улей. 1811. № VII. Ч. II. С. 38.
Конечно, существовали и разные оттенки. Так, некоторые авторы, как, например, автор статьи «О учености прекрасного пола», писавший: «Я не вхожу в решение спора между поносителями и защитниками их. Non nostrum componere lites (не наше дело столько примирять!)» 91 , – формально претендовали на беспристрастность, несмотря на то что при чтении произведения усомниться в их позиции было невозможно. Другие, отзываясь отрицательно об ученых женщинах как таковых, считали нужным сделать исключение для некоторых особых разделов знания, например для русскоязычной литературы. К этим последним, по мнению Ю. М. Лотмана, принадлежал и Н. М. Карамзин, признававший развитие языка и словесности главными рычагами прогресса, а женщин – главными, если можно так сказать, двигателями этих последних: «В этих условиях особая надежда возлагалась на женщин, – писал Ю. М. Лотман. – Дамский вкус делался верховным судьей литературы…» 92 Вообще мнение о том, что именно великосветские женщины должны приучить российское общество говорить и читать, а потом и писать по-русски, достаточно широко бытовало в российской журнальной критике указанного периода. Однако оказалось вдруг, что для выполнения подобной задачи женщинам пришлось бы выйти из строго очерченного для них как законом, так и общественным мнением круга семейной жизни, и здесь-то выяснилось, что цель оправдывает средства и что женщины могут сгодиться для чего-то помимо приятного времяпрепровождения, супружества и материнства.
91
Там же. С. 38–39.
92
Лотман Ю. М. Русская литература на французском языке // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Т. 2: Статьи по истории русской литературы XVIII – первой половины XIX века. Таллинн, 1992. С. 360.
Характерный пример подобного отступления от строгих правил женского поведения являла, например, речь сатирика и журналиста Александра Федоровича Воейкова (1779–1839), опубликованная в 1810 году в «Вестнике Европы». Речь эта, посвященная влиянию женщин на развитие изящных искусств, по словам автора, была произнесена им в обществе, собиравшемся в доме одной дамы. Время здесь проводили в чтении и обсуждении литературных произведений, особенно переводов, сравнивая эти последние с оригиналами. Начав с заявления о том, что «…нет ничего невозможного для женщин» 93 , автор перечислял знаменитые деяния россиянок, далекие от скромной роли прилежной супруги и матери: «Наши Бытописания сохранили нам знаменитые опыты женского патриотизма. Женщина ввела в Россию Христианскую веру. Женщина спасла нам Петра Великого и не допустила Россию погрузиться в прежний мрак невежества и бессилия. Женщина украсила, возвеличила, прославила Россию, дала законы Государству и права гражданам, ввела вкус и вежливость при Дворе своем, потрясла Константинополь и Стокгольм громом победоносного своего оружия, покорила Крым и Польшу. Женщина недавно занимала в Академии нашей первое место между учеными 94 . Женщинам отчасти обязана Россия освобождением от Польского ига…» – восклицает он 95 . Но для чего автор так, можно сказать, яростно воспевает успехи женщин на общественном, политическом и научном поприще? Совсем не для того, чтобы призвать государство к введению женского равноправия. Просто есть дело, с которым, по мнению А. Ф. Воейкова, могут справиться только женщины. Но для того чтобы они захотели этим делом заняться, им следует объяснить, что их жизненное предназначение несколько шире узких рамок семейной жизни, что чувства патриотизма, ревности к славе своего отечества не должны быть им чужды. Объяснить, используя исторические прецеденты, конечно. И только после этого может быть поставлена задача: «Милостивые Государыни! Вы должны учить нас языку и вкусу. В наши времена вам не нужно быть мученицами за Веру; не нужно поощрять воинов к сражению с неприятелями Отечества, или и самим сражаться; не нужно посылать рыцарей к защищению невинности от злых волшебников; в наши времена народы
93
Воейков А. Речь // Вестник Европы. 1810. Ч. XLIX. № 4. С. 272.
94
Курсив наш. – О. В.
95
Воейков А. Речь // Вестник Европы. 1810. Ч. XLIX. № 4. С. 275–276.
96
Воейков А. Речь // Вестник Европы. 1810. Ч. XLIX. № 4. С. 276.
Но существуют свидетельства того, что точка зрения А. Ф. Воейкова и Н. М. Карамзина по поводу роли, которую призваны были сыграть женщины в развитии русскоязычной литературы и, более широко, русского языка, разделялась далеко не всеми. В журнале «Аглая» за тот же 1810 год была опубликована статья писательницы Екатерины Наумовны Пучковой (1792–1867), описывающая обсуждение описанной выше «речи» А. В. Воейкова, имевшее место во время одного из светских мероприятий. По ее свидетельству, три или четыре женщины, пять или шесть мужчин обсуждали лежавший на столе «Вестник Европы» и читали вслух «прекрасную речь» А. Ф. Воейкова 97 . «Все хвалили мысли и слог Сочинителя, – пишет Е. Н. Пучкова, – все желали вместе с ним размножения женщин – любительниц наук и искусств 98 . Разговор сделался живее; похвала женщинам гремела во всех устах» 99 . Но вот нашелся один мужчина, решившийся противоречить общему мнению: «И что такое… – сказал он, — ученая женщина, философка, женщина со вкусом? 100 Чем разнятся оне от обыкновенных женщин? Сии просты, скучны, сварливы, а другие притворны, хитры и мстительны: вот плоды просвещения» 101 . По словам Е. Н. Пучковой, присутствующие были возмущены подобным заявлением, но все молчали, и только одна из дам (из контекста понятно, что это – сама Е. Н. Пучкова) решилась возразить. Тактика этой защиты довольно любопытна. Прежде всего, дама (в статье автор называет ее Всемила) признается, что сама имеет «ограниченные познания в словесности» и не участвует «в хитростях женщин»: «…не будучи ни философкою, ни ученою, даже не имея славы назваться женщиною со вкусом 102 , – говорит она, – смею однако ж заметить, что рассудок и просвещение равно нужны как мужчинам, так и женщинам» 103 . А далее следует аргумент, который впоследствии будет повторен в десятках, если не сотнях статей, посвященных образованию женщин: «Природа, как нежная мать, всех равно наделяет своими дарами. Мужчины лучше нас пользуются ими; виноваты ли мы в том? Их наставляют в твердости духа, в терпении; разум их стараются обогащать познаниями. А у нас отнимают все способы к приобретению сведений 104 ; можно сказать, что с первою каплею молока поселяют в нас обо всем ложные понятия и притворство» 105 .
97
Пучкова К. О женщинах // Аглая. 1810. Ч. Х. Кн. 1. С. 43–44.
98
Курсив автора. — О. В.
99
Пучкова К. О женщинах // Аглая. 1810. Ч. Х. Кн. 1. С. 44.
100
Курсив автора. — О. В.
101
Пучкова К. О женщинах // Аглая. 1810. Ч. Х. Кн. 1. С. 46–47.
102
Курсив автора статьи. – О. В.
103
Пучкова К. О женщинах // Аглая. 1810. Ч. Х. Кн. 1. С. 48.
104
Курсив наш. – О. В.
105
Пучкова К. О женщинах // Аглая. 1810. Ч. Х. Кн. 1. С. 51–52.
Мы наблюдаем здесь создание алгоритма, которому в течение последующих лет будут следовать споры о характере женского образования. Объяснение неспособности женщин к какому-либо профессиональному труду крайне поверхностным характером женского образования, а также тем, что у женщин «отнимают все способы к приобретению сведений», станет очень популярным в 50–60-е годы XIX века. Оно вполне согласуется и с фразой, сказанной Е. Н. Пучковой в завершение и, возможно, предназначавшейся для утешения самолюбия оказавшегося на тот момент в меньшинстве противника, а возможно, отражавшей истинную точку зрения автора: «С женщинами, как с детьми, должно уметь обходиться, забавлять их; – оне, как дети, полюбят вас всем сердцем, и вы можете делать из них все, что вам угодно» 106 . Впоследствии эта мысль также будет просматриваться у многих авторов-мужчин, выступавших по вопросам женского образования в середине – второй половине XIX века.
106
Там же. С. 53.
К 20-м годам XIX века (а возможно, что и ранее) сочетание слов «ученая» и «женщина» приобретает некоторый неодобрительный оттенок. Как будто соединение этих слов означает нечто стыдное, что-то, чего следует избегать по мере сил, а уж если не удалось, то скрывать от окружающих, как неприличную болезнь. Так, например, филолог-лингвист барон Адольф-Андре Мериан (1772–1828) 107 , постоянный консультант и корреспондент княгини Зинаиды Александровны Волконской (1792–1862), увлекшейся изучением славянских древностей и встретившей неодобрение общества, писал ей, предположительно в 1825 году: «Да не охладит стужа, которая Вас теперь окружает, Вашего усердия к истории и языкам! Храни Вас Господь от досадного положения ученой женщины, оставьте его дурнушкам – но на него Вам укажут при первой же возможности; [храни Вас] от этого бесцветного вздора, который тем хуже, чем более завоевывает видимого расположения, которое на деле ничего не значит. Не будьте ученой, – восклицает Мериан, – пусть ученые будут в Вашем распоряжении, поощряйте их в создании трудов для Вас и обогащайте свой вкус и редкую восприимчивость сокровищами, которыми они Вас одарят. Ничто не мешает Вам оставаться юной, прекрасной, в высшей степени любезной – и в то же время быть покровительницей новой системы, которая образовывается и распространяется, или, вероятнее, всего древнего, что поднимается из бездны… Вы будете богиней истины и простоты… – она пренебрегла Олимпом. Специально для тех, кто не желает, чтобы княгиня занималась филологией» 108 . Таким образом, даже благожелательно относящийся к образованной и увлеченной научными предметами женщине человек предостерегает ее от звания «ученой».
107
Andr'e Merian. Краткую информацию о нем см.: Пушкин по документам архива М. П. Погодина / Публикация М. Цявловского // [А. С. Пушкин: Исследования и материалы]. М., 1934. С. 690.
108
Цит. по: Сайкина Н. В. Московский литературный салон княгини Зинаиды Волконской. М., 2005. С. 23–24.
Биограф поэтессы и переводчицы Елизаветы Борисовны Кульман (1808–1825), известной своими феноменальными способностями к изучению языков, пошел еще дальше, чувствуя необходимость тем или иным способом оправдать хоть и выдающиеся, но не совсем подобающие способности девушки: «Ее часто видели задумчивою, иногда вдохновенною, но всегда почти скромною, любезною девицею, чуждою всяких притязаний на отличие. Особенно никто не мог предполагать в ней сочинительницы: она хранила под покровом глубочайшей тайны плоды своих поэтических восторгов: один г[осподин] Гроссгейнрих (ее преподаватель. — О. В.) слышал, как билось, как звучало сердце ее в часы священного жертвоприношения Искусству. Нет! Это была не ученая женщина: может быть, она должна была и умереть, чтобы не сделаться ею 109 . Это было просто прекрасное создание, только поставленное на высшей ступени человечества. Она писала от избытка сил душевных; она хотела, чтобы ее некогда прочли и поняли: кто же и из ангелов не хотел бы, чтобы прочли и поняли его сердце? Так! Она была ангелом на земли, и умерла в семнадцать лет, чтобы не перестать быть им», – пишет литературный критик, редактор, цензор, в будущем доктор философии и профессор, а также известный мемуарист Александр Васильевич Никитенко (1804–1877) в 1835 году 110 .
109
Курсив наш. — О. В.
110
Никитенко А. Елисавета Кульман // Библиотека для чтения, журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод. СПб., 1835. Т. 8. С. 77.