Штык и вера. Клинки надежды
Шрифт:
Странностью было только то, что водитель оставался на службе добровольно, уходить никуда не хотел и вообще разделял взгляды Мандрыки на нынешнее положение и необходимость что-то делать для восстановления порядка.
С другой стороны, люди быстро меняются в наполненные событиями дни. Сколько их, порядочных и надежных, поменяло свою суть и предпочло наплевать на все прежде дорогое! Как их обвинить, когда другим стал сам мир? Да и настоящая борьба всегда ведется во имя, а не только против. Посчитал человек, что дальше что-то делать нет никакого смысла, и что?
Во всяком случае, следствия по исчезновению назначать не стали. Приказа на
Нового водителя Либченко привел на следующее утро. Как начальник, отчета никому не дал. Собственноручно вписал в ведомость личного состава рядового Козлова да обронил невзначай офицерам, что солдат вышеназванный Козлов бывалый, на войну пошел сам, да так и прорулил все три года.
Впрочем, всем было не до нового водителя. Юнкера склонялись к тому, что их прежний начальник просто поступил бы в распоряжение Аргамакова. Раз у Аргамакова есть целая рота, в которой на должностях командиров отдельных винтовок служат исключительно офицеры, то и юнкерам незазорно выступать в том же качестве. Вплоть до самой победы.
В победу юноши верили со всем пылом молодости. Еще кто-нибудь бы подсказал, в чем в подобных условиях будет заключаться победа.
– Жди здесь. – Щеголеватый капитан легкой походкой самоуверенного человека поднялся по ступенькам крыльца и скрылся в доме.
Там его давно ждали. Гражданин по борьбе с контрреволюцией Яков Шнайдер со своей обворожительной секретаршей и командир одного из подчиненных Шнайдеру отрядов. Подлинного имени командира никто не знал, сам же он велел называть себя Давидом. Просто Давидом, не прибавляя ни отчества, ни какой-нибудь фамилии.
Горожане, правда втихаря, прозвали его Красным Давидом. Не то за частенько краснеющие глаза, не то за пролитую отрядом Давида кровь так называемых контрреволюционеров.
– Рассказывай, – не здороваясь, предложил Шнайдер.
– Сорвалось, – вздохнул в ответ капитан.
Виноватым себя он не чувствовал, однако смущенным отчасти был.
Как же так: у него – и вдруг что-то не получилось!
– Как – сорвалось? – Красный Давид явно не ожидал подобного ответа.
Яшка же смотрел молча. Мол, говори, не тяни.
– Да все этот одноглазый. У меня все шло как положено, еще бы немного, и все было бы в полном ажуре, а тут судьба занесла к Ольге кавалериста. И что при нем прикажете делать? Уставился на меня своим глазом, словно дырку просверлить хотел. Вот и пришлось покидать дом, не сделав дело.
– Одноглазый, говоришь? – переспросил Шнайдер. – Это какой? Тот, что с самого начала в Смоленск приперся вместе с сумасшедшим полковником? Или подполковником? А у одноглазого еще звание это… Как оно? Барон, вот.
И хоть Либченко был заодно с революционерами, он едва удержал вполне понятную усмешку при такой путанице званий и титулов.
Капитану-то в голову вбили эту немудреную премудрость, когда он был юнкером.
– Он самый. Вечером, насколько я понял, из Рудни приехал. Вроде бы у них там схватка с местными получилась.
– С местными, это здорово! Значит, не любит простой народ офицеров. Ох, не любит! Надо будет помочь освободившемуся населению избавиться от нежданных гостей, – разговаривать, не добавляя политики, Яков не умел.
– Кто победил в Рудне? – спросил Давид.
– Я же сказал: одноглазый оттуда вернулся. Делайте выводы, – отозвался Либченко.
– Не столь важно. Судьба революции решается в
Яков закурил и сквозь дым с укоризной посмотрел на не оправдавшего доверия капитана.
– Тебе тоже не удалось справиться с Орловским. Все говорил: свой человек, с его помощью столько сделаем! – перебросил укор Либченко.
– Он когда-то состоял в нашей партии. Кто же знал, что время так меняет людей? Я кое-что заподозрил, даже Верку к нему подсылал, а он ускользнул. Гнида! – К Орловскому Шнайдер теперь относился как к предателю, хотя сам отыскал его перед отправлением и предложил примирение.
– Делать-то что будем? – В отличие от большинства партийных коллег, Давид разглагольствовать не любил и предпочитал действовать.
– Делать? Ну, это просто. Сил на открытое выступление у нас нет. Даже с учетом захваченных нами людей Яниса. Пока была одна школа, еще куда ни шло, но эти… – подобрать определение пришедших бойцов Яков не смог. – Эти в бою будут посильнее нас. Значит, в бой с ними мы ввязываться не станем. Будем действовать против них осторожно, изнутри. Кого-то приобщим, кого-то разложим. Для этого мне и была нужна Ольга. А еще нам потихоньку надо прибрать к рукам правительство. Всесвятский пусть пока остается. До поры, до времени побудет ширмой между нами и царскими опричниками. Но как только офицеры хоть на время покинут город… Короче, есть у меня один план. Только надо подождать удобного случая. – Шнайдер поцокал языком, явно пребывая в восхищении от задуманного, однако сразу принял обычный вид и дальше продолжал сугубо деловым тоном: – А вот Муруленко надо убрать. Он доказал полную неспособность. Ни школу разоружить не смог, ни офицеров поставить на место. Пер на них быком. Никакой гибкости. Запасные все равно его не слушают. Стадо без пастыря. А тут момент подходящий. Можно свалить все на золотопогонников. Мол, у них с Муруленко старые счеты, вот они его и шлепнули. Всех же свободных людей бросим на агитацию и приобщение населения. Пока оно пребывает в радостных чувствах, мол, защитнички объявились и спасли. Надо это чувство стушевать. Внушить, что защитить они защитили, однако взамен потребовали столько…
Остальные понимающе кивнули. Здесь были люди свои, глубоко понимавшие ситуацию. Истинные революционеры, одним словом. Даже Либченко, совсем недавно приобщившийся к делу свободы.
– И еще. Раз не получилось с сучкой, может, получится с кобелем? Пока он в таком состоянии… – Шнайдер цинично усмехнулся.
– Как? – вскинул голову Либченко.
– Вот это мы и подготовим в первую очередь. Главное – не мешкать, действовать быстро, в лучших традициях партии. Он пешком приперся?
– На лошади, вдвоем с каким-то мальчишкой. Я отъезжал, молокосос коней стерег, – поведал капитан.
– Ладно. Вдвоем или нет, это существенной роли не играет…
Сопровождавший Радена солдат и в самом деле был очень молод. Да и не был он никаким солдатом. Один из записавшихся в бригаду гимназистов, сумевший доказать, что владеет лошадью.
Лошадь Калинкин, как звали гимназиста, получил. А заодно – шинель, галифе и гимнастерку. Сапоги у него были свои. Если бы не было, то обмундирование нового бойца могло превратиться в проблему. В бригаде с обувью дела обстояли неважно, хуже, чем с любым другим предметом довольствия.