Штык и вера. Клинки надежды
Шрифт:
Да, в отличие от остальных, он еще краешком сознания думал, как будет посрамлен полковник. Привел в Смоленск стадо несознательных баранов и теперь считает себя опорой и защитой. А бараны на то и бараны, чтобы переть, пока не получат по рогам, а как получат – бежать без оглядки, поджав кудрявые хвосты.
Не жив в деревне, только в городе, летом же – на даче, баранов Нестеренко вблизи не видал и повадок их не ведал.
Бывший писарь, сам баюн, пусть средней руки, еще хоть помнил об Аргамакове. Остальные напрочь забыли о полковнике и его бригаде. Забыли,
А уж убийство Муруленко вообще подняло форменную бучу. Если таких людей да походя…
О том, что они сами были недовольны гражданином по обороне, в волнении забыли.
И вот теперь забыли свой утренний настрой. Что уж помнить, когда им говорят такое!..
Но речь Всесвятского подошла к концу. Как подходит к концу не только речь, но и все на свете.
– Так поклянемся же разбить подступающие к Смоленску банды! – патетически воскликнул первый гражданин и замолк в ожидании ответа.
Он последовал. Запасные дико и недружно закричали слова короткой клятвы. Потом кто-то из самых горячих завопил Всесвятскому:
– Веди нас на супостата!
Примолкшая было толпа мгновенно подхватила новое слово:
– Веди!!!
Подобной реакции первый гражданин не ожидал. Он всегда готов был вести людей, но к грядущему счастью, а не на бой.
Толпа же бесновалась, ждала ответа, и пришлось поднять руку, поджидая, пока станет потише.
– Веди! – выкрикнули уже не тысячи, а десятки голосов, и все умолкли.
– Как бы я хотел действительно повести вас на этот бой, как недавней ночью, когда я руководил боем против другой банды! – выкрикнул первый гражданин. – И я обязательно так бы сделал. Но только на кого оставить город? Власть у нас не старорежимная, она не имеет права покинуть свой пост. Я скорблю, но вынужден остаться. А поведет вас ваш выборный командир. Он настоящий воин и сумеет добиться победы. Гражданин Нестеренко поведет вас на бой!
Последние фразы Всесвятский, вопреки собственному обыкновению, проорал. Несколько дурным, непривычным к крику голосом, однако так получилось даже лучше.
– Нестор! Веди! – для удобства в крике сократили фамилию командира.
Нестеренко заалел от удовольствия. Вот и наступил его звездный час! Завтра к этому времени он вернется с победой. Вернется в лучах славы на белом коне, и толпа обывателей на улицах станет восторженно скандировать его имя.
А там – как знать? – можно будет занять место Муруленко. Покойник-то победами отмечен не был…
От предвкушения Нестеренко стал словно выше ростом. Он горделиво посмотрел на беснующихся солдат, а потом рявкнул ожидаемое:
– Полк! Становись!
Получилось очень даже здорово. Не хуже, чем у первого, позднее ушедшего на фронт и там погибшего командира.
Имеется в виду, получилось скомандовать.
Да, пошли. Прямо не поход полка, а какая-то вооруженная демонстрация…
У запасных еще начинал свое бурление митинг. Здесь же, почти по соседству, закончились нехитрые солдатские сборы.
Аргамаков забирал с собой практически всех строевых, вплоть до только что поступивших новобранцев. На месте оставались лишь госпиталь, обоз и полурота Усольцева для прикрытия. Горожанам полковник не доверял.
Но независимо от доверия, защищать предстояло именно их. А раз так, то требовалось хоть немного успокоить обывателей, поднять в них дух, продемонстрировать, что они могут быть спокойны как за день сегодняшний, так и за день грядущий.
По такому случаю Аргамаков пересел на коня. Оно и удобнее на походе. При необходимости можно легко осмотреть всю колонну, побывать везде, не ломая порядка движения неповоротливым автомобилем.
– С Богом!
Краткое богослужение было отслужено перед самым выступлением, и теперь никакие мелкие дела не могли удержать бригаду на месте.
В окнах госпиталя виднелись провожающие товарищей раненые. Больше всего они переживали из-за своих ран сегодня, когда здоровые уходили в бой, а они не могли разделить их трудов. Рядом с ранеными виднелись головы сестричек. Другие медсестры вышли во двор, чтобы взглянуть на уходящих воинов. На кого-то, быть может, в последний раз. Солдатская судьба непостоянна и привередлива. Никто не в состоянии сказать, почему завтра ты будешь жив, а товарищ – нет. Или наоборот.
Остающаяся полурота была выстроена коротким ровным строем. Солдаты держали винтовки на караул, офицеры вскинули ладони к козырькам.
Не хватало незначительного штриха, и оркестр в голове колонны восполнил недостаток.
Дружно и бодро грянул Егерский марш. Тронувшиеся с места люди невольно подтянулись, остающиеся же пожалели, что не идут в ровных стройных рядах.
Четко печатая шаг, прошла пехота. Офицерская рота, за нею – солдатская. Следом за «царицей полей» тронулись оба эскадрона, старый сводный, больше чем в полсотни шашек, и только организованный – без малого в сорок.
Раден гарцевал на положенном месте во главе первого взвода. Никто не мог разглядеть, что глаза его полны грусти, да и кому какое дело до офицерских глаз?
Впрочем, было. Ольга не стала спускаться вниз, дабы не столкнуться еще раз с бароном, и теперь смотрела на уходящие эскадроны со второго этажа.
Это она думала, что на эскадроны. Реально ее взгляд неотрывно следил за ротмистром. Вот он вместе со всеми лихо вскочил на коня, вот сделал знак взводу. Дальше изменить что-либо стало невозможным.
Строй – та же клетка, из которой не вырваться, не покинуть даже на три слова. Те самые, что так и не были сказаны. Да и надо ли говорить? Взгляды порою намного красноречивее, хотя человек не всегда старается понять значение взгляда.