Штык и вера. Клинки надежды
Шрифт:
Ближайший из прихлебателей поддержал вожака, не дал ему упасть безвольной куклой.
Фрол что-то шепнул. Так тихо, что чуть подальше было не расслышать.
Зато вид человека, слабеющего при виде креста, сказал заметившим это больше любых слов.
– И вот кто искушает вас!.. – Отец Сергий был несколько удивлен подобной реакцией. Ему стоило некоторого труда, дабы не показать этого удивления, вполне понятного в таком положении.
Одно дело – рассуждать о дьяволе, и совсем другое – наяву встретиться с одним из его помощников.
Но у кого еще возможна такая реакция?
Головы
Среди солдат пробежал невольный ропот.
Рот Фрола приоткрылся, и стал заметен клык.
– Изы… – начал Сергий ту фразу, которую никогда не приходилось говорить буквально, но в этот момент один из оставшихся стоять солдат воспользовался всеобщим вниманием к своему главарю и вскинул винтовку.
Пуля ударила священника в грудь, пробила навылет, едва не отбросила прочь.
Стрелок торопливо дернул затвор. Использованная гильза слабо звякнула о мостовую да и закатилась куда-то в промежуток между булыжниками.
И сразу грянул второй выстрел.
Стрелял Семен. Из неудобного положения, полуобернувшись, практически не целясь.
– Бей их! – чей-то истошный крик поднял людей с колен, заставил немедленно устремиться на Фрола с его немногочисленными прихлебателями.
Сам Фрол среагировал молниеносно. От его недавней слабости не осталось и следа. Только прогрохотала окончательно выпавшая винтовка, а ее владелец уже со всей прытью несся прочь. Кто-то из прихлебателей последовал его примеру, кто-то растерялся, был сбит с ног толпой, и лишь виновнику переполоха было все равно.
Он лежал с дырой точно между глаз, и душа летела на предназначенную встречу не то с Богом, не то с дьяволом.
В поднявшейся суматохе почти никто не видел, как отец Сергий медленно сполз вдоль какого-то забора и старческие губы шевельнулись в последний раз, произнося слова, которые часто приходилось говорить другим людям:
– Ныне отпущающи…
Радену не спалось. Он порядком устал за последнее время, тело требовало отдыха, но сон никак не мог осенить его своей благодатью.
Порой барон проваливался в непродолжительное забытье, и каждый раз оно почти сразу сменялось изнурительной дремой. Сквозь нее барон слышал доносившиеся звуки ночного лагеря: фырканье стреноженных коней, чей-то храп, голоса вдалеке…
Перед мысленным взором возникало ледяное лицо, и прекрасные голубые глаза смотрели на барона с тем, что гораздо хуже любого упрека. С равнодушием.
Земля под телом казалась излишне твердой, подстеленная шинель норовила сбиться складками, полы ее разъезжались, и, хоть ночь была теплой, барон замерзал.
Стоило же укутаться – становилось жарко, прошибал пот, и снова было не до сна.
Ротмистр не знал, что недалеко, в Смоленске, точно так же ворочается в постели Ольга. Не может уснуть, мучается, вздрагивает от мысли, что завтра бой и один косоглазый после ранения гусар может пойти и не вернуться. Она же так и не сказала ему самое важное, напротив, обидела, поверила соседке, которая в свою очередь слышала от подруги, а подруга той…
Нет
Конь потянул намотанные на руку поводья, словно приглашал совершить небольшую прогулку по окрестным полям.
Да чтоб оно все!
Не вставая, Раден извлек папиросу. Рядом в траве уже лежало с полдюжины ее предшественниц, вернее, то, что осталось от них после то жадных, то неторопливых затяжек.
Кто-то явно шел в эту сторону. Медленно, очевидно стараясь найти кого-то среди спящих бойцов.
Огонек папиросы невольно исполнял роль путеводной звезды. Шаги стали приближаться, раздались рядом, и барон машинально приподнялся посмотреть, кому еще не спится в лунную ночь.
– Это вы, барон? – спросил странник голосом Кузьмина.
– Я. – Раден приподнялся. – Садитесь, если не спешите.
Он чуть подвинулся, давая штабс-капитану место на шинели.
– Благодарю, – не стал отнекиваться Кузьмин.
Раден приглашающе щелкнул портсигаром. Его папироса уже догорала, и он прикурил новую прямо от нее.
– Не спится?
– Как любят твердить провинциальные актеры, меня терзают смутные сомнения, – усмехнулся штабс-капитан.
– Что-то случилось?
– Конкретного – нет. Те юнкера, которые успели перейти в бригаду, у вас. Остальные здесь. В школе даже часовых не осталось. Одни замки на дверях. Либченко, вопреки ожиданиям, с готовностью поступил в распоряжение вашего командира. Пылает боевым азартом похлеще нашей молодежи. К нему даже отношение юнкеров изменилось. Ну, сами понимаете. Раньше как-то косо посматривали, мол, офицер, а не воевал, куда ему до покойного Мандрыки!
О себе Кузьмин скромно промолчал.
– Тогда что же? – После вчерашней встречи у Ольги Раден подсознательно относился к франтоватому начальнику школы словно к врагу. Относился, а умом понимал, что, возможно, не вполне справедлив к капитану.
– Не знаю. Просто гложет что-то смутное. Будто что-то мы упустили, не поняли, где-то совершили ошибку. Но какую?
Ротмистру тоже было тревожно, однако он попытался успокоить приятеля:
– Бросьте. Что только не мерещится перед боем! На нашей стороне профессионализм, следовательно, сила. Гоняли уже этого матроса не раз, и магия его хваленая не помогала. Она, насколько я заметил, действует исключительно на небольшом расстоянии. Когда глаза его видишь. А на вашего покорного слугу и его спутников, как было случайно проверено, вообще не оказывает никакого влияния. Вся нынешняя сложность лишь в том, что на этот раз не гонять надо нашего флотского знакомца, а уничтожить, чтобы больше нигде не всплыл. Победить-то он нас в любом случае не сумеет.
– Если бы дело заключалось в одном матросе! Я вот тут подумал, слушая вас, барон: может, мое предчувствие связано со Смоленском? Нет у меня доверия к правительству даже на грош. Вы-то человек новый, а я наблюдал эту республику вблизи с самого становления. Они там все, словно пауки в одной банке. Только и следят, как бы половчее вцепиться друг в друга. Впрочем, скорее всего, это расшалились нервы. Нам до города один переход. Не рискнут. Это же не словесами воздух потрясать. Тут определенная смелость нужна. Ладно, поговорили. Пойду я к своим. Спокойной ночи, барон!