Штык и вера. Клинки надежды

Волков Алексей Алексеевич

Орловский был готов поклясться, что его друг и командир приготовил еще один сюрприз, но произнес совсем другое:

– Я думаю, охранять Смоленск.

– Там остался Усольцев со второй полуротой. – Аргамаков вздохнул. – Надеюсь, за сутки в городе ничего не случится. Когда мы его покидали, обстановка там была неспокойная. Кто-то опять начинает старательно мутить воду, а толпа, как всегда, верит любой нелепице.

– Не мой приятель?

– Не знаю. Он вроде в последнее время несколько образумился. Даже поддерживал нас на последнем заседании. Хотя все может быть.

Как волка ни корми…

– Надо было тогда там хоть полную роту оставить. Мало ли… – Орловский прекрасно помнил, чем может быть чреват бунт в городе.

– Еще лучше – две. Только где их взять? Придется рискнуть. Все равно другого выхода нет. Горобца необходимо уничтожить, не давая ему ни малейшего шанса. Поэтому, отвечая на так и не высказанный вопрос, сообщаю. Эскадрон, офицерская рота, горная батарея и броневики под общим командованием Сухтелена перед рассветом уйдут в глубокий рейд. Цель – захватить Починок и ударить по банде с тыла. Я им еще оркестр придал для большего эффекта. Думал присоединить к ним еще гусар, но там две трети зеленой молодежи. Толку от них в бою… Лучше пусть здесь будут. Авось, хоть на преследование сгодятся. В крайнем случае пусть помаячат в отдалении для создания у бандитов подходящего душевного настроя.

Возразить Орловскому было нечего. План Аргамакова ему понравился своей законченностью и изяществом. Что до новичков в бою, то подполковник, как и его командир, прекрасно знал: даже самый высокий воинский дух должен подкрепляться умением. Не зря говаривал Суворов…

– Должно получиться, – высказал свое мнение Орловский.

– Должно. Если запасные не подгадят, – неожиданно добавил Аргамаков.

– При чем тут запасные?

– При том. Тут на прощание Всесвятский учудил. Произнес перед одним из полков прочувственную речь о необходимости борьбы с супостатом, а затем слабым мановением руки указал им путь к победе. Вот они и пошли.

Орловский не сдержался и выругался.

– О чем и речь. Они сейчас действуют строго по запавшим в душу словам своего руководителя и никаких аргументов слушать не желают. Ни о каком подчинении бригаде не прозвучало ни слова, более того, запасные действуют как бы исключительно от лица правительства, а командующий ими писарь принять меня даже не пожелал. Но не драться же еще и с ними! Теперь остается гадать, что завтра учудят работники пера под влиянием людей слова. Если подумать, дивное сочетание…

В отличие от своих врагов, Горобец спокойно спал в своем вагоне. Он уже сделал что мог и устал при этом так, что вечером обошелся даже без выпивки. Если не считать принятого с устатку полного стакана.

Один из его пехотных полков расположился в захваченном и пустом Рябцеве, другой вместе с кавалеристами был выдвинут дальше к полустанку. И наконец, третий полк, все-таки сформированный, до сих пор находился в Починке. Горобец, может, и взял бы его оттуда, но в данный момент имел определенные планы на местных жителей и не хотел, чтобы последние разбежались без присмотра.

Еще в Починке в крохотном местном депо на излечении находился поврежденный

бронепоезд. Срок мастеровым был поставлен до утра, учитывая же альтернативу, сомневаться в рабочем рвении не приходилось.

Состав самого Горобца обосновался в Рябцеве, на том самом пути, где предыдущей ночью стоял эшелон подполковника. Село как раз лежало практически посередине между передовыми отрядами и тыловой базой. Весьма удобно, если с утра надо будет навестить готовящиеся к бою полки, а затем опять отправиться в Починок привлекать к делу местных жителей.

Вымотанный за бесконечный день делами Горобец с закатом ушел к себе. Только сказал напоследок своему начальнику штаба:

– Смотри, Костя. Не будет завтра победы, косточек от тебя не оставлю. Будет – станешь богат, как Кощей Бессмертный.

Прапорщик машинально улыбнулся, демонстрируя, что понимает остроумие атамана.

Он уже всецело попал под влияние матроса и ни на какие возражения не был способен.

В селе шла привычная гульба. Хлебнувшие за день лиха мужики теперь старательно заливали его найденным в домах самогоном. Благо, после введения сухого закона изготавливать первач стали в каждой пятой избе, а после революции – и в каждой первой.

Крики пирующих долго раздавались в ночной тишине. Лишь после полуночи шум стал понемногу стихать, пока, наконец, не смолк окончательно.

На смену молодецкому веселью пришел крепкий сон много потрудившихся и хорошо отдохнувших за стаканом людей. Спали не раздеваясь, как привыкли в последнее время. Было в том и показное наплевательство на бытовые неудобства, и определенная лихость живущих полной жизнью людей. Сегодня жив, богат, пьян, распоряжаешься жизнью каждого встречного, попавшегося на бесконечной дороге, завтра миг – и превращаешься в хладное тело, отданное на поживу воронам и волкам.

Спали все, даже часовые. Кроме тех, что несли службу около поезда матроса. Но с последних и спрос другой. Атаман подобных слабостей не понимал, и найденный спящим вполне мог уснуть другим сном. Вечным.

Никто не видел, как хищные силуэты бесшумно промелькнули привычными, много раз хожеными тропами и с отнюдь не звериными повадками рассредоточились по селу.

Кое-кто так и не успел ничего понять в случившемся. Просто вдруг в тяжелый хмельной сон вторгалось вполне реальное прикосновение острых зубов к беззащитному горлу, затем резкая боль окончательно приводила в чувство. Увы, лишь затем, чтобы навсегда лишить человека чувств и ощущений.

Другим повезло гораздо больше. А может, и меньше, тут с какой стороны посмотреть. С одной стороны, жить им выпало дольше, с другой – конец был более мучительным.

Волчья стая полностью усвоила преподанный ей прошлой ночью жестокий урок. Нападение было внезапным, одновременным, почти не дающим очередным захватчикам шансов организовать подобие обороны.

Лишь на станции сомлевшие часовые успели кое-как прореагировать на появление стремительных силуэтов.

Тут и там громыхнуло несколько выстрелов, а в следующий миг они сменились жуткими криками задираемых насмерть людей.