Шум бури
Шрифт:
Куцык ничего не сказал, словно ему всё стало понятно, но прижался к матери.
Мать Мишуры резво вышла из комнаты Челемета и направилась во двор. Она на ходу говорила себе:
"Чем быстрее дочь уберётся, тем лучше... Как хорошо, что мы избавляемся от доказательства нашего позора... Быстрее, быстрее, а то если солнце высоко поднимется, тогда будет поздно".
С этими словами старуха пересекла двор и заглянула в домик, где жил холоп. Дверь была закрыта, и она направилась к хлеву. Наконец, откуда-то послышался её старый торопливый голос:
– Быстро к нашему старику!
– Куда?
–
– Сейчас.
– Быстрей, быстрей!
– Хорошо.
– Ехать надо, понял?
– сказала старуха и, резко повернувшись, шмыгнула в кухню.
Холоп, покачиваясь, вошёл в комнату к Челемету и встал перед ним:
– Звал меня?
– Приготовь фаэтон и лошадей, тебе надо ехать в город.
– Сейчас всё будет готово, - ответил холоп. Он уже собрался уходить, но Челемет снова обратился к нему:
– Когда будешь готов, зайди ко мне сюда.
– Хорошо, - ответил холоп и пошёл запрягать.
Старуха что-то делала на кухне, затем со свёртком в руке вошла в комнату Мишуры.
– Да буду я твоей жертвой, это тебе в дорогу. Только ты очень не задерживайся. Сделаешь своё дело и сразу возвращайся. В городе много соблазнов, и ты понапрасну не задерживайся. Быстро сделай своё дело и сразу возвращайся. Вот тебе деньги на дорогу. Я взяла их у твоего отца, моя милая. Поторопись. Уже пора ехать.
Мишура хотела что-то сказать, но мать уже отвернулась от неё и направилась в комнату Челемета.
Кони меж тем были готовы, и фаэтон в ожидании встал посреди двора. Старуха быстро вошла к Челемету.
– Ну, уже пора отправляться, - она взяла под мышку один сундучок и ушла. Мишура тоже взяла что-то из своих вещей и понесла к фаэтону.
Когда все баулы были уложены, тогда холоп зашёл к Челемету и хотел ему что-то сказать, но старик его опередил:
– Слышишь, вот эту бумагу отдай Майраму и скажи ему: необходимо убрать, его нужно убрать поскорее.
– Хорошо.
– Теперь езжай. До свидания. Пора.
Холоп занял своё место на фаэтоне. Он запрятал глубоко за пазуху бумагу Челемета и был готов к отъезду. Мать обняла Мишуру, затем взяла её руку:
– До свидания, моё солнце.
Челемет, держа палку в руке, смотрел с крыльца. Когда фаэтон тронулся, он произнёс:
– Пусть бог даст вам хорошую дорогу.
Куцык из-за ворот успел бросить один взгляд назад.
Глава шестая
...Мы из Ларса, из Ларса, Кудайнат.
Эй уарайда, уарай-да райда, эй!
– Подожди-ка, Касбол, послушаем. Интересно, что поют наши друзья? Кто знает, может в голову певца немецкий солдат из ствола своей винтовки пустил пулю. А ты поёшь песню о Кудайнате. Слышишь шум? Это неспроста! Наверное, утром что-то будет. Не случайно опять на том берегу играют отблески света в воде, - сказал Будзи Касболу и высунул голову из окна.
– Эх, будь, что будет. Не надо грустить всё равно. Нужно помнить об отваге наших отцов, Будзи. Я когда пою, то ты, наверно, думаешь, что в это время мне весело. Нет, я не бываю весёлым, но как тебе объяснить. Просто мне бывает приятно петь.
– Кто поёт, Касбол, тот бывает весел, как же иначе. Кому хочется петь? Тому, кого сердце несёт. Для песни нужен весёлый человек.
– Нет,
– Не забыл свою скрипку? Ты ещё зол на них?
– Никогда не забуду свою скрипку. Я сам её смастерил. С одной стороны ты прав. Песня про Цола весёлая.
– Да оставь, пожалуйста, забудь мои слова. Я их просто так сказал.
– Нет, нельзя забывать твои слова. Как только доживу до мирного времени, так снова смастерю себе скрипку. Даже если я буду последним бедняком, всё равно не премину ходить с нею от села к селу и играть на ней.
Царай стоял на самом верху окопа и смотрел в сторону врага. Отовсюду блестел свет разных оттенков. Шёл какой-то шум. Враг был очень возбуждён этой ночью.
Весь прошедший день с обеих сторон велась интенсивная перестрелка. Теперь свечерело, и тёмное одеяло укрыло от глаз деяния дня. Поле боя затихло. Два врага тоже отдыхали. Отдыхали только для того, чтобы завтра с утра начать снова. В окопах солдаты ели сухой хлеб, курили махорку и разговаривали. Будзи и Касбол говорили о песнях. Касбол очень любил петь, и он был на стороне песен. Будзи же над ним подтрунивал. Они спорили, но вполголоса. В других местах, в других окопах, где-то Иван и Пётр говорили о своих жёнах, о своих семьях. Вспоминали свои дома, или делили махорку. Были, наверно, и такие, кто несколько лет уже жил на поле боя и считал этот вечер тихим - те спали спокойно.
Лёгкий ветер колыхал подол ватника Царая. Он, приложив ладонь ко лбу, внимательно оглядывал, подобно горному орлу, поле боя. Вид у него был таким, словно хотел запомнить, как в лесу Балкада, все тропинки. Днём такая возможность не выпадала, потому, что пули, точно мухи, постоянно жужжали над головой.
Хотя эта ночь была не очень лунной, но всё равно что-то разглядеть Царай мог. Он озирал поле боя зорким взором, как орёл, выискивающий добычу в горах.
– Оставь, пожалуйста, посмотрим, какой из тебя выйдет певец.
– Не говори так, Будзи. Кто знает, может этой ночью я погибну, но песню не называй обычной. Петь хорошо. И весёлую и грустную. Хорошо петь. Поэтому играет музыка, когда идут в бой. Хорошо...
– Будзи, Касбол, посмотрите-ка, вон какое диво!
– сказал Царай.
– Где что? Где?
– тут же выбрались из окопа Будзи и Касбол. Они направили взоры на небосвод. Со стороны врага что-то высоко поднялось к небу, затем один большой светлый глаз стал смотреть на поле боя. Этот свет погас, но сверкнул другой свет с другого места и старательно высматривал что-то на поле. Откуда-то с тыла русской армии послышался громкий шум. Потом ещё. Видимо, стреляли туда, откуда исходил свет. Артиллерийский снаряд разорвался в воздухе, и свет погас. После первого выстрела в других местах в воздухе стали рваться артиллерийские снаряды. Враг не отвечал. Царай, Будзи и Касбол смотрели на огни. Огни погасли. Пушки перестали стрелять, ночь стала спокойнее. Со стороны врага всю ночь доносился шум машин. Было ясно, что враг готовился.