Шум ветра

Беляев Владимир Сергеевич

— В каком же городе? — допытывалась Настя.

— Кажется, в Севастополе. Нет, в Ялте.

— Обалдела от счастья, Катька, язык заплетается, — засмеялась Настя, обнимая за плечи подругу. — Я в жизни не видала моря. Завидую тебе. Когда поедешь?

— На той неделе. А может, и раньше, да хоть и завтра. Как захочу.

Катя вышла на улицу и, быстро шагая, направилась к дому. Настя не отставала, стучала каблуками по тротуару и время от времени громко объясняла встречным знакомым:

— Получили письмо, уезжает Катюша. В теплые края, к самому морю…

Катюша никому не сказала об истинном содержании письма.

Что толку? Будут жалеть, расспрашивать, а что она может объяснить другим, если и сама не понимает, почему Генка поступил с ней так подло? Банальная и пошлая история, скажут люди, можно только пожать плечами и махнуть рукой. Но это, если смотреть со стороны, как на чужую беду, а тут беда своя, как отмахнешься, коли сердце сжалось в комок и душа кипит от обиды. Сделать вид, что никакой любви не было, на все наплевать, стерпеть удары судьбы и жить, как получится? Забыть Генку, выбросить из сердца навсегда, покоряясь всему? А как же тот, другой, который уже живет во мне и который всю жизнь будет напоминать о прошлом?

Подумав о ребенке, Катя готова была разрыдаться.

Придя домой и закрывшись в комнате, она горько заплакала от обиды. Хотелось кричать, звать на помощь людей. Но чем они могут помочь? «Кому нужны мои несчастья? Сама справлюсь с бедой, буду жить, как жила».

Как ни утешала себя Катюша, но до конца не могла успокоиться, потому что хорошо понимала свое положение: жить дальше так, как жила прежде, никак нельзя, теперь все будет по-другому. Но как? Она станет матерью. Раньше она думала об этом с радостью, а теперь все представлялось ей ужасным и мрачным. Как ни скрывай, люди все равно узнают, что Генка оставил ее, обманул, что у нее будет ребенок без отца.

И она решила: «Пока никто не знает о ребенке, пусть думают, что уезжаю к Генке. Исчезну с глаз, увезу с собой тайну».

Все эти дни она скрепя сердце делала вид, что все хорошо, собралась, созвала подруг и соседей, устроила проводы. Ее посадили в автобус, расцеловали, прослезились, пожелали счастливой жизни на новом месте в теплых краях — на берегу Черного моря.

От поселка до города было более семидесяти километров, и пока автобус тащился по тряской дороге, Катюша спустилась с облаков на землю, с нарастающей тревогой думала о своей судьбе, и ей все туманнее и мрачнее представлялась ее будущая жизнь. Когда же она наконец приехала в город и оказалась на вокзале перед расписанием дальних поездов, то и вовсе растерялась и расклеилась… Теперь со всей очевидностью ей стало ясно, что она не знает, куда ехать, до какой станции покупать билет. Мысль о том, чтобы податься на юг и искать Генку, ей была отвратительна, она ни минуты не думала о таком исходе. Возвращаться домой, к тетке в Курск, в таком положении, тоже было невозможно.

Оказавшись на шумном большом вокзале чужого города, Катя почувствовала себя одинокой и, сторонясь незнакомых людей, прошла между скамейками, уселась в сторонке у окна, тоскливо поглядывала по сторонам. Вид у нее был растерянный и беспомощный, глаза наполнились тревогой и тоской, на лице было такое отчаянное выражение, будто она спрашивала у людей: «Что же мне делать? Как быть?»

Скупая слеза невольно побежала по щекам. Катя сама удивилась своей слабости, но ничего не могла поделать, шмыгала носом, сморкалась в платок.

Люди поглядывали на нее, проходили мимо, а две

цыганки в пестрых нарядах, сидя в отдалении, удивленно перемигивались, но так и не подошли к ней, ничего не спросили. Через некоторое время в зале появилась высокая пожилая женщина в синем халате, с веником и совком в руках. Она не торопясь шла вдоль скамеек и, наклоняясь, собирала мусор. Приблизилась к одиноко сидящей пассажирке, услышала всхлипывания, остановилась. Оглядела девушку со всех сторон, подошла совсем близко, покачала головой, спросила участливо:

— Что плачешь, милая? Может, деньги или билет потеряла?

— Ничего не теряла, все при мне, — сказал девушка и стала вытирать платком глаза и щеки.

Женщина стояла рядом, не отходила.

— Может, чего надо? Не стесняйся, скажи.

— Да нет, спасибо. Я так…

Она положила руки на колени, открыла лицо, сверкнула темными влажными глазами.

— Далеко собралась? — спросила женщина, подметая с полу конфетные бумажки. — В какие края едешь?

— Куда-нибудь поеду, не пропаду.

Не разгибая спины, женщина повернула голову, удивленно повела глазами.

— Чудная ты, право. Не знаешь, куда едешь? Или такая, как все теперешние, куда ветер несет, туда и катятся? Дай тебе бог, желаю счастья.

Женщина в синем халате выпрямилась, неторопливо пошла вдоль скамеек, исчезла за колоннами.

По радио объявляли прибытие и отправление поездов, пассажиры сновали по залу, одни уходили с чемоданами и узлами, другие появлялись, проходили мимо Кати, усаживались на скамейках. Время бежало, за окнами сгущались сумерки, в зале уже давно зажгли свет. А Катя неподвижно сидела на прежнем месте, накинув на плечи черный платок с красными цветами. Короткая бордовая юбка едва прикрывала обнаженные колени, розовые руки скрестились на груди, тонкие пальцы нервно перебирали шелковые кисти платка. Катя поджала под себя ноги, ссутулилась, будто озябла. Лицо было грустным, печальным, в ее сникшей фигуре чувствовалась растерянность, беззащитность. Она отвернулась к стене, уставилась глазами в темный угол, не желая смотреть на проходящих людей, бросающих на нее любопытствующие взгляды.

— …Поезд номер четырнадцатый отправляется с третьей платформы в семнадцать часов сорок три минуты… — неслось из репродуктора.

Кто-то пробежал мимо Кати с чемоданом, чуть было не наступил ей на ногу. Она подобрала ноги, еще более ссутулилась.

— Пирожки с мясом и с рисом! Пирожки! Горячие пирожки! — кричал сиплый, простуженный голос где-то в глубине зала.

А репродуктор опять перекрикивал всех, предостерегал неосторожных и легкомысленных:

— Граждане пассажиры! Не ходите по железнодорожным путям, это опасно для жизни!..

Катя слышала, как за стенами вокзала тронулся поезд, покатились вагоны. Стук-стук-стук! Она закрыла уши руками, чувствовала, что поезд уже давно ушел, но колеса стучали и стучали, и что-то опять объявили по радио, и резкий стук, и шумы, и крики перебивались, мешались в один гул.

— Поезд номер… с мясом… граждане! Горячие пирожки… Опасно для жизни…

От нестерпимой головной боли наступила апатия, клонило в сон. Но нельзя было совсем раскисать, сдаваться. Надо идти к кассе, покупать билет, лучше в купейный вагон на нижней полке. Но куда? До какой станции? В Курск? Бедная тетя Таня, что я скажу, как объясню?